Чёрная маркиза - страница 11
Но Дидье и без того молчал. Ей показалось, что он вообще не дышал, обратившись в каменную статую.
Жаклин торжествующе усмехнулась и отчеканила, отворачиваясь:
— Ступай, старпом. Я не хочу больше ни видеть, ни слышать тебя. Никогда!
Дидье ещё несколько мгновений помедлил, а потом доски мостика скрипнули под его удаляющимися шагами.
Он действительно не проронил ни слова.
Не в силах удержаться, Жаклин повернулась и жадно поглядела ему вслед — всё равно он её уже не видел. Ах, если бы она сейчас могла сообщить Гриру, где находится проклятая «Маркиза»! Тогда бы тот захватил судно, уничтожив его никчемную команду. И вынужден был бы сдержать своё обещание, пойдя на службу к Ост-Индской торговой. А она, Жаклин, получила бы за это обещанные ей компанией огромные комиссионные.
Но… смогла бы она выдать Гриру «Маркизу»?
Жаклин разжала ладони и машинально взглянула на красные следы, оставленные собственными ногтями на белой коже.
Нет. Не смогла бы.
И всё из-за этого прохвоста.
Чтоб ты провалился, Дидье Бланшар!
Спустившись на ют, Дидье снова через силу заулыбался в ответ на улыбки и весёлый галдёж матросов «Сирены», но, ещё раз отхлебнув рому из протянутой ему кружки, нетерпеливо махнул рукой Лукасу. Тот насупился, враз поскучнев.
Пора было убираться отсюда.
Из стремительно удалявшейся от спасённого брига шлюпки Дидье видел фигурку Жаклин, одиноко застывшую на мостике, и готов был колотиться о борт своей дурной головой.
Tabarnac de calice d'hostie de christ!
Худшего оскорбления, чем то, какое он нанёс Жаклин Делорм, выдумать было невозможно. Провести ночь с женщиной и напрочь забыть об этом! Mon tabarnac!
Она никогда не простит его.
И правильно сделает.
— Дидье, ты чего? — осторожно осведомился Лукас, услышав, как он скрежещет зубами, но тот лишь свирепо отмахнулся от вопроса, и Лукас поспешно заткнулся.
Теперь Дидье начал вспоминать ту ночь.
Было это спустя три месяца после того, как он пришёл в каюту к Тиш… и как раз тогда она оставила его впервые, чтобы уехать на неделю с каким-то заезжим аристократом в его поместье на побережье. Потом это повторялось ещё и ещё, и каждый раз боль была невыносимой, но тогда… тогда Дидье казалось, что он сейчас умрёт от этой боли, разрывающей сердце на куски.
Пьяный не от вина, а от горя, он переходил из одного тортугского кабака в другой, пел и тискал каких-то шлюх, не поднимаясь, впрочем, с ними наверх. Что бы ни делала с ним Тиш, он не мог отплатить ей той же монетой.
Но получилось так, что отплатил.
Дидье снова заскрипел зубами.
Идиот!
Он наконец всё вспомнил.
Вспомнил Жаклин.
Боже, она, такая хрупкая, дотащила его до спальни на втором этаже, а потом не смогла от него уйти. Ну как бы она смогла, если он, mon tabarnac, сперва, как грудной младенец, ревел ей в подол, а потом просто не выпустил её из объятий, зацеловав всё её маленькое тело с такой пронзительной нежностью, какой никогда не испытывал к Тиш.
Она была девственницей, Жаклин.
Её изумлённые, широко раскрытые изумрудные глаза. Острая грудь, напрягшаяся в его ладонях. Жар её узких бёдер. Слабые стоны боли, перешедшие наконец в стоны блаженства…
А потом он, выплакавшись и выплеснувшись, провалился в безмятежный сон.
Наутро её уже не было.
Она даже имени своего ему не назвала.
И он счёл всё происшедшее только сном, который вначале помнил лишь обрывками, а потом и вовсе забыл. Потому что вернулась Маркиза.
Да тебя утопить мало, Дидье Бланшар!
Он зачерпнул из-за борта пригоршню воды и вылил себе на голову под ошарашенным взглядом Лукаса.
Таким же взглядом встретила его Тиш, едва они поднялись на палубу «Маркизы».
— Что с тобой, Дидье? — встревожено спросила она, сдвинув брови.
— Ерунда. Patati-patata! — беззаботно откликнулся Дидье. Он отлично умел скрывать свои мысли и чувства, когда хотел этого. — Мадам Делорм передаёт тебе свою благодарность и… — Запнувшись, он тряхнул головой. — Неважно. Нам пора убираться отсюда, Маркиза. Где была «Сирена», там будет и «Разящий».
Он снова запнулся, наткнувшись на резкий, как удар ножа, потрясённый взгляд Морана.
Через пару дней после встречи с «Сиреной» на море опустился туман — такой густой, что трудно было разглядеть даже собственную, вытянутую перед собой руку, и «Маркиза» была вынуждена бросить якорь.