Черная овца - страница 7
Лесли Паккард, чье кроткое лицо было искажено язвительной усмешкой, стоял напротив нас. Бок о бок с миссис Гроций, как ни странно. Побагровев от злости, та что-то кричала, складки серого платья хлопали, словно крылья, так что она напоминала разъяренного попугая.
Мы едва понимали, что происходит, а происходило нечто совершенно невероятное: в тот момент, находясь в уютной гостиной, мы готовились. Готовились к войне, или революции, или контрреволюции — в общем, к тому, что должно было случиться в… Черт, если бы я только помнил, в каком году!
Не хочу думать о том, что нас ждет, но это будет катастрофа. И пусть я ровным счетом ничего не знаю о ее причинах, мне кажется, они связаны с нарисованным земным шаром, треснувшим пополам.
Да, мы все больше пьянели, не сознавая того, но если бы дело было только в этом!
Прошла пара минут, и вот мы уже не просто спорим — мы выплевываем в лицо друг другу оскорбления, обвинения, угрозы. Гарри Паркс угрюмо взирает на всех остекленевшими глазами. У Говарда Фитча нижняя губа дрожит от злости. Мы нарочно толкаемся, огрызаемся, украдкой прикладываемся к спиртному. Воздух густеет, вот-вот разразится гроза…
Свет вдруг потускнел, и по комнате разлилось красноватое сияние, но возможно, мне показалось. А Лавиния просто повсюду: быстро скользит от одного к другому, что-то шепчет каждому на ухо — подзадоривает еще больше, не иначе.
И тут началась драка — да-да, самая обычная, вульгарная драка, о которой впоследствии все поспешили забыть. Чаша с пуншем полетела на пол и разбилась вдребезги; канделябр, свечи на котором почему-то едва горели, неистово раскачивался под потолком, — видимо, кто-то его зацепил. Вот Паркс стоит, вцепившись в горло Фитчу, тот слабо машет руками, пытаясь дотянуться до его лица, но безуспешно. А минуту спустя…
Все закончилось. Гнев попросту улетучился. Облако будущего растворилось в воздухе, словно его и не было, а мы, оглушенные, застыли на месте.
И тут, до того как тишину нарушил неуклюжий смешок Фитча, я услышал шум, словно кто-то задыхался, издавая при этом бульканье. Я поспешил в холл и увидел Лавинию: она стояла на коленях в ванной, согнувшись в приступе рвоты, а миссис Гроций трясла ее за плечи, яростно шипя:
— Ах ты, маленькая ведьма! Ах ты, ведьма!
Думаю, миссис Гроций подразумевала нечто иное, однако правила приличия, о которых она всегда помнила, помешали ей употребить более выразительное слово. И возможно, сама того не ведая, она выбрала самое подходящее.
Я оттащил миссис Гроций в сторону и приподнял голову своей невесты. Как только Лавиния поняла, что это я, она принялась умолять: «О Кен, увези меня отсюда, увези меня домой!»
Не дожидаясь, пока все окончательно придут в себя, мы выбежали на улицу. У меня до сих пор стоит перед глазами эта картина: растерянные люди, сбившись в маленькие группки, потрясенно глядят друг на друга, не зная, что сказать.
Всю дорогу домой Лавиния бормотала, уткнувшись мне в плечо: «О Кен, что произошло? Кен, я напилась. Что я несла, Кен? Что я наделала? О, мне так страшно. Я больше не буду, Кен, никогда не буду. Я позволила себе лишнего, и теперь мне так страшно. Я сказала то, чего не должна была говорить. Что я наговорила, Кен? Что? С кем я говорила? Что я им сказала? Они сказали, о чем я им говорила? Что я говорила, Кен, что я сказала?»
Тогда я и подумал, что, должно быть, в пунш что-то подмешали. Я привез Лавинию домой и выложил все Теодору, добавив, что любой из гостей может подтвердить правдивость моих слов. На секунду мне показалось, что Теодор испугался, но даже если так, он быстро овладел собой и сказал, что сам отведет Лавинию в ее спальню.
Утром я скрепя сердце снова поехал к Саймсам. Я думал, что после вчерашнего ни о какой экскурсии — тем более той, на которую мы собрались, — не может быть и речи. Однако, к моему удивлению, Лавиния встретила меня как ни в чем не бывало. Об отмене поездки она и слышать не хотела, и я подчинился, хоть и чувствовал себя прескверно.
Естественно, и вы сами это понимаете, дело было вовсе не в похмелье. Факты, что накапливались в моем подсознании, под влиянием событий предыдущего вечера наконец сложились в отчетливую картину. Во мне с каждой минутой росли отвращение и страх, и я почти отдавал себе отчет в том, что отвращение и страх вызывает у меня именно Лавиния.