Чернее ночи - страница 20

— Здравствуйте, господа, — подошла она к нам и величественно протянула руку для поцелуя, сначала мне, потом Никольскому. Рука была холодная, холеная, пахла дорогими духами.

— Ах, господин писатель, — услышал я укоризненный голос. — Как же вам не стыдно? Вы у нас здесь, в Бейруте, так давно и за все это время не нашли времени, чтобы сделать мне визит.

Она улыбнулась мне одними губами, кроме них, ни один мускул не дрогнул на ее застывшем, словно маска, лице.

— Конечно, полвека назад, когда я была помоложе, вы бы и не подумали манкировать моим домом. А теперь баронесса Миллер уже никому не нужна, кроме горстки старых и верных друзей...

Она перевела иронический взгляд на уважительно склонившего голову Никольского и благосклонно ему кивнула:

— Разве я не права, Лев Александрович?

— Ради Бога, Ольга Николаевна! Господин писатель и думать не смел... манкировать... Прошу вас... не сердитесь на него, он...

Никольский запутался в словах, смешался и умолк, почтительно заглядывая в холодные серые глаза баронессы.

— Ах да, — великодушно пришла она ему на помощь. — У советских ведь все по-другому. Их нельзя винить за это...

И опять улыбнулась мне только одними губами, будто кожа ее лица была так натянута, что не позволяла шевельнуться ни одному мускулу:

— Я не сержусь на вас, господин писатель. И в самом деле — какой интерес вам, молодому человеку, убивать время с нами, обломками Российской империи!

Последние два слова она произнесла подчеркнуто гордо, почти высокомерно, и глаза ее при этом блеснули.

Я растерянно развел руками, не находя слов для ответа. Никогда, никогда в жизни мне не доводилось еще общаться с настоящими русскими аристократами, а то, что баронесса Миллер была именно такой аристократкой, я не сомневался.

— Но что ж мы стоим у двери, господа? — сменила гнев на милость баронесса. — Прошу...

И сделала величественный жест в сторону ломберного столика, из-за которого встала при нашем появлении. На столике в неоконченном пасьянсе лежали новенькие атласные карты, рядом стоял жесткий стул с неудобной прямой и высокой спинкой. Тут же теснились пуфы, обтянутые темно-синим бархатом и обшитые витыми шнурами.

Баронесса подошла к столику и величественно, словно на трон, опустилась на стул, приказав нам взглядом занять пуфики по обе от нее стороны. Когда мы уселись, она подняла стоявший на столике бронзовый колокольчик и небрежно качнула его раз, другой.

Дверь сейчас же растворилась, и горничная-филиппинка вкатила столик на колесиках с серебряным чайным сервизом и небольшим, тоже серебряным, самоваром. Осторожно подкатив столик к баронессе, горничная сделала книксен и бесшумно удалилась, предоставив хозяйке самой руководить церемонией чаепития...

— Премьер-министр поручил мне передать вам его личную благодарность за операцию в Бейруте!

Невысокий пожилой человек встал из-за письменною стола, обошел его и по очереди пожал руки — сначала Фелиции, затем Дэвиду. Седые волосы его были коротко острижены и торчали серебряной щетиной над узким упрямым лбом, из-под густых, взлохмаченных бровей смотрели бархатные — навыкат — блестящие глаза. Тяжелый, выдвинутый вперед подбородок я короткий широкий нос делали его похожим на старого боксера.

Бледное лицо Фелиции вспыхнуло, залилось густым румянцем.

— Мы выполнили наш долг, господин Профессор, — скромно ответила она и сразу же перевела взгляд на Дэвида, навытяжку стоящего рядом с нею.

— Долг перед нашим народом! — отчеканил тот и щелкнул каблуками.

Профессор поморщился:

— Все правильно, только не надо патетики! Наша с вами профессия зиждется на скромности...

Переваливаясь на коротких ногах, он вернулся за стол.

— Прошу садиться...

На столе, слева от Профессора, красовался дисплей персонального компьютера. Рядом — длинная металлическая коробка, заполненная картотечными бланками, и стопка исписанных листков бумаги.

— Ну вот, — с удовлетворением продолжал Профессор. — Теперь имя Абу Асафа отправится в самый дальний угол нашей памяти...

Он кивнул на экран дисплея, потянулся было к его клавиатуре, но передумал.

Фелиция и Дэвид с почтением взирали на него, осмелившись присесть лишь на кончики предложенных им кресел.