Черниговского полка поручик - страница 32

— Не беспокойся, какой-нибудь предприимчивый тамошний делец скоро начнет изготовлять и патент возьмет, — наливая вино в бокалы, сказал Матвей Иванович. — Такое уже случалось не раз.

Братьям не терпелось услышать петербургские новости, но генерал, как нарочно, тянул, говорил о том, о сем, а потом повернулся к Сергею Муравьеву, спросил:

— Что там у вас за просьба, Сергей Иванович?

— Пустяковая. Заехал просить позволения подпоручику Бестужеву-Рюмину поехать к больному отцу в Москву. Пару недель назад у него умерла матушка, а сейчас сильно хворает отец. Окроме вас, разумеется, ему никто не может подписать подорожную в Москву…

Генерал понимающе кивал головой, потом достал трубку, набил ее табаком и, не прикуривая, сказал:

— Вы ведь знаете, что по высочайшему указу бывшие семеновцы лишены права на всякие отпуска. — Генерал чуть улыбнулся, — и вы в том числе, Сергей Иванович. И сколько мне помнится, Бестужев-Рюмин служит в Полтавском полку, а не в Черниговском.

— Да, но он был по делам в Киеве, заехал ко мне в Васильков и, узнав, что я буду у вас, попросил походатайствовать.

Генерал ничего больше не сказал, но Муравьев понял, что он не намерен подписывать подорожную Бестужеву-Рюмину.

— Скажите, любезнейший Сергей Иванович, поручик Сухинов убыл к новому месту службы?

— Через пару дней уедет, а пока еще в Василькове.

— Вторично получил донос о его вольнодумстве. Супротив его императорского величества сквернословит. Ведет непозволительные разговоры среди нижних чинов. О нем я имел прежде другие характеристики, — нахмурил лицо генерал.

— Мной ничего плохого за ним не замечено. Отменный офицер.

— Отменный, говорите? — оживился генерал. — Вот такие же отменные в Петербурге вывели на Сенатскую площадь несколько полков и отказались присягнуть новому императору. Убили губернатора генерала Милорадовича, но, слава богу, бунт подавлен, зачинщики заточены в крепость…

О событиях на Сенатской площади командир корпуса узнал накануне от знакомого фельдъегеря, мчавшегося с каким-то важным пакетом из Петербурга к главнокомандующему первой армии.

Братья Муравьевы переглянулись, насторожились, а генерал тем временем продолжал:

— Сказывают, известные люди замешаны. Взяты князь Трубецкой и поэт Рылеев…

Сергей Муравьев хотел скрыть волнение, он делал попытку шутить, но ему это плохо удавалось. Бокал в его руке дрогнул, и на белоснежной скатерти расползлось красное пятно. «Немедленно уехать, немедленно уехать…» — стучало в голове.

Генерал поднял маленький колокольчик, тряхнул им. В комнату вошла служанка.

— Подготовьте гостям постели, — распорядился генерал.

— Нет, нет! — запротестовал Сергей Иванович. — Нам пора в путь.

— Что так вдруг? Скоро ночь, метель началась, — вмешалась жена генерала.

Хозяева пытались уговорить братьев остаться ночевать, но они были непреклонны, ссылаясь на то, что обещали завтра быть в Любаре у Артамона Муравьева, командира Ахтырского полка.

Как только сани выехали со двора, Сергей наклонился к Матвею, тревожно сказал:

— Беда, Матвей. Беда! Что делать, милый брат?

— Я о том только и думаю. Не лучше ли нам, Сережа, отправиться в Петербург с повинной? — осторожно спросил Матвей.

— Только не это! Все что угодно, но только не это. Зря тогда я тебя послушал, Матвей. Надо было выступить сразу после ареста Павла Ивановича, тогда было больше шансов на успех, а теперь…

Несколько минут ехали молча. Братья мучительно обдумывали создавшееся положение. Мысли путались. Чувствовалась растерянность.

Между Южным и Северным обществами существовала договоренность о совместном выступлении летом двадцать шестого года, и вдруг…

Когда 13 декабря был арестован Пестель, стало ясно, что общество раскрыто. Сухинов и Кузьмин настаивали начать восстание без промедления. Да и сам Сергей Иванович был склонен к этому, но вмешался брат Матвей, он буквально на коленях упросил его не начинать. Мольба брата и существующее соглашение с Северным обществом о совместном выступлении удержали Муравьева. Теперь он горько раскаивался в том.

— Что же у них произошло? Почему начали преждевременно? Как ты мыслишь, Матвей? — не успокаивался Сергей Иванович.