Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста - страница 11

Девятое мая ждали уже с долей отчаяния: отпразднуют — будут решать! Каждый день толпились под репродукторами с авоськами, в которых вместе с продуктами торчали бутылки «Каберне». Многие были навеселе. За магазином, где торговала вином молоденькая продавщица под присмотром милиционера, царило возбужденное оживление: красное вино выводит радионуклиды, водка убивает рак…

Получив от родных денежный перевод, мы решили уехать, не дожидаясь праздника. Стали прощаться…

К нам пришли бывшие соседи. Откупорили бутылку вина, но застолья не получилось: не было тем для разговора, кроме одной, да о ней предпочитали молчать, щадя друг друга. Так и сидели молча, и пили молча — каждый за свое и, конечно, за общее: пусть там все будет хорошо, чтобы вернуться домой… Свет не включали, хотя сумерки только усиливали ощущение горечи и заброшенности. Хотелось, чтобы, минуя ночь, наступил рассвет. Очень хотелось, хотя мы и не знали, что утром придут автобусы и увезут беременных женщин и детей. И вновь всколыхнется село разноречивыми слухами, а напряжение неопределенности — что дальше? — прорвется ссорами, стычками, внезапными вспышками гнева, слезами и обидами. И вновь мы заполним площадь, но уже с чемоданами и сумками, чтобы дождаться единственный, переполненный автобус и, оглохнув от крика и брани, вернемся домой ждать следующего утра. И так несколько дней, пока не уедем на попутной машине в Полесское.

От Полесского в Киев автобусы шли один за другим — рейсов было столько, сколько собиралось пассажиров. Женщины, не пожелавшие расстаться с детьми на неопределенное время, спешили увезти их в города и деревни — лучше в деревни! — к своим матерям, свекровям, братьям и сестрам. Главное — подальше, хоть на край света, как будто там, на этом краю, первозданная чистота воздуха и земли, девственное целомудрие природы. А здесь враг, спрятавшийся за словом «радиация», не имеет ни облика, ни конкретности беды, которую несет. Он невидим и неслышим, но он везде: в реке, на траве, на листьях и плодах деревьев. Он сделал соучастниками и реку, и траву, и деревья. Он изуродовал и природу, и лица. Он проявил в глазах и лицах, не приукрашенных косметикой, — умывались по несколько раз на день, — тупой страх, не подчиняющийся здравому рассудку, обнажил тайное, глубинное — и это человеческое естество вызывало не только гордость и уважение, но и отвращение, гадливость. «Нет ничего безопаснее и прочнее, чем деньги, — грассировала белокурая женщина, — это единственное спасение в наш обездушенный век…». Ей возражали, но ее слушали и даже соглашались.

На очередном КП автобус отправили под «душ» — люди в защитной одежде направляли мощные струи воды, смывающей радиоактивную «грязь» с корпуса и колес. Почему-то вспомнилась сказка о «живой и мертвой» воде: в эти дни вода вернула людям память о своей живительности, целебности, стала единственным доступным всем средством из глубоких деревенских колодцев, покрытых полиэтиленовой пленкой — средством избавления от пыли, оседавшей на лица, волосы, одежду. Обувь не меняли, несмотря на предупреждения дозиметристов: где взять столько пар туфель и сандалий, чтобы переобуваться почти ежедневно. Зато стирали постоянно — безжалостно терлись рубашонки, маечки, пеленки, трещали по швам, расползались, а после — чинились, штопались, латались. Грязную воду после стирки выливали на землю — «мертвую» воду — с надеждой, что земля оживит и ее. «Мертвую» воду, стекающую с автобуса, собирали в отстойнике. Доверчиво смотрели на эти тугие струи, бьющие из шлангов, с благодарностью — на людей в грубой резиновой одежде и противогазах, с просветлением — друг на друга, словно только что пережили очищение от грязи и скверны…

До Киева добрались без приключений. Около урны переобулись, побросав в нее завернутые в целлофан растоптанные туфли, и, не поднимая глаз, направились к троллейбусу. На нас смотрели как на диковинку. На нас оглядывались. От нас отодвигались подальше. Многие вышли на первой же остановке. Мы отнеслись к этому с полным безразличием, тем более, что вид у нас, мягко говоря, был действительно странный: мама в тапочках, плаще и теплом платке, дочь в ситцевом платье, куртке и берете, натянутом на уши, моя светлая куртка даже у меня самой вызывала брезгливость. К тому же нас занимала единственная мысль: как купить билеты на самолет?..