Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста - страница 14

…И вот я сижу на комсомольском собрании, пристально вглядываясь в лица милиционеров. Да, самое страшное уже позади, но умирают еще и сегодня. Они привыкли выполнять приказы, но разве на приказах держится мир, разве приказ послал людей к смертельному дыханию реактора? Сергей Романенко… Он был в отпуске, но, узнав об аварии, прибыл досрочно, как и Владимир Григорьевич Шмаков. Две недели без отдыха нес вахту Николай Николаевич Кононенко — и никто не мог отменить этот личный приказ. А сколько выпало на долю участковых Анатолия Семененко, Петра Николаенко, Алексея Мельника, работника ГАИ Владимира Иваницкого. Останавливаю взгляд на Василии Андреевиче Кучеренко — мой ровесник, наш современник, один из командиров переднего края. Должно быть, это удел честных, судьба преданных долгу, доля первых. Именно в этом — назначение милиционера, независимо от звания и должности. Но в этом и сила человеческого духа. И еще в том, чтобы не «не задумываясь», а сознательно зачислить себя в добровольцы и быть им.

Почти ежедневно прибывали добровольцы из различных областей Украины. Из райотдела милиции города Артемовска Донецкой области приехал капитан милиции коммунист Виктор Алексеевич Щиров. «На какую должность пойдете?» — спросил его капитан милиции Стельмах. «На любую», — ответил Щиров.

«Меня определили в службу БХСС, — рассказывает Виктор Алексеевич. — Первое, что бросилось в глаза, — это четкая организация работы в Припятском ГОВД. Я восемнадцать лет в милиции и знаю, что это значит, а тем более в таких сложных условиях. Высокая требовательность и вместе с тем бережное, доброе отношение к людям, искренняя забота об их здоровье и быте. Несмотря на то, что ГОВД стал своего рода воинским формированием, межличностные отношения как бы поднялись на более высокую ступень, стали теснее и прочнее. Сразу отмечают вновь прибывшие и самоотверженность майора милиции Кучеренко.

Сейчас в мои обязанности входит обслуживание строительного управления по ликвидации последствий аварии. Затрачены огромные материальные ценности — задействованы и экономические, и научные, и технические возможности страны. И задача ясна: все, что дает страна, должно пойти строго по назначению. Я далек от мысли, что в этих условиях кто-то будет греть руки, но нельзя допустить ни одного факта бесхозяйственности».

Потеряв дом, имущество, лишившись практически всего, что наживалось годами — в течение жизни, каждый человек сам определял цену потери: кто-то жалел город, кто-то только что полученную квартиру, кто-то со студенческих лет собираемую домашнюю библиотеку, кто-то драгоценности или деньги. И все это понятно… Меня же больше всего мучило сознание невосстановимости оставленных записей, черновиков, стихов. Из-за ложного страха перед паникой и боязни ответственности, руководители различных инстанций объявили об эвакуации… перед эвакуацией, и подготовиться к ней просто не было времени. Да и как подготовиться к тому, чего не знаешь?! Я буквально умоляла Василия Андреевича Кучеренко выдать мне разрешение на посещение квартиры. Зная, что те, кто работает в Припяти, имеют такую возможность и используют ее. Мои доводы были убедительны, и он наконец согласился.

Непостижимое «открытие» ожидало меня в пустом городе: некоторые квартиры были взломаны и разграблены… Слово «мародер» прозвучало как синоним слову «вампир»… Это была изнанка трагедии. Чуть позже узнаю я имена некоторых любителей поживиться за чужой счет — Коваленко, Чайковский, Гуркин, Островский, Круковец… Их значительно больше, чем названо, а сколько, как говорится, осталось за кадром, не пойманными за руку, не уличенными в бесчестьи. Не на пустом месте была подхвачена в эти дни фраза: кому война — кому мать родна… Страшная правда о человеке…

Беда, как это ни горько, рождает не только героизм, а экстремальные условия обнажают не только лучшие человеческие качества. И трагедия на ЧАЭС подтвердила это еще раз с потрясающей откровенностью и прямотой. Да, чистые стали чище, честные — честнее, добрые — добрее, а бессовестные, как сказал поэт Иван Драч в одном из своих стихов, остались бессовестными. Приспособленцы всех мастей и рангов приспосабливались к новым условиям, прятались в отдаленных от переднего края кабинетах за мужество и добросовестность сотен и тысяч людей, — от этого множества безымянных; примазывались к славе бескорыстных тружеников, вновь говоря за них — молчаливых — длинные патетические речи о долге, о чести; почти на лету подхватывали быстро освобождавшиеся должности (первые и выбывали из строя первыми), размахивая указующими перстами, принимая и отменяя за один день не по одному десятку решений, опять прикрываясь занимаемой должностью. И эти преступления, к сожалению, не подходят ни под одну статью в Уголовном кодексе, хотя и выходят за рамки морали.