Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста - страница 28

— Куда вы, бабуся? — раздался сонный голос хозяйки. — Может, надо чего…

— Спи, спи, голубонька. Мне уже ничего не надо. Домой пойду — там скотина осталась некормленой.

— Что вы, бабуся, удумали, не пустят туда.

— Пустят! — прохрипела торопливо одевающаяся Елизавета. — Как это не пустят, в родную хату?

— Была родной, — сквозь зевоту протянула хозяйка, — говорят, не вернетесь больше…

Старуха замерла на мгновение и с вызовом сказала:

— А хоть и же вернемся… Только родное всегда остается, и в могилу его с собой заберем.

— Зачем вам на том свете черпаки да миски? — хохотнула молодица.

— Разве ж я о черепках речь веду? — обиделась Елизавета и замолчала.

Никакие уговоры не помогли. Такого упрямства даже сама Елизавета за собой не знала. Да и не упрямство это: решила идти — и словно помолодело тело, стало легким и проворным, и сердце отпустило, и вот они, слезы, бегут по дрожащим щекам. Значит, правильно решила! И лишь одна мысль зацепилась — не пустят… Но верить не хотелось: «Как это не пустят, когда там живые твари с голоду мрут? Что у них — сердца нету?..»

Почти бегом добралась до хаты, где жила Марья, заскребла скрюченным пальцем по стеклу. И тут же распахнулись белые занавески и между ними протиснулось маленькое сморщенное личико Марьи, — знать, тоже не спит, сердешная… Елизавета замахала руками, приблизившись к окну вплотную, чтобы Марья разглядела ее. Сморщенное личико округлилось, расправилось и исчезло.

Вскоре скрипнула дверь, и на крыльцо выскользнула сухонькая старушонка, уже одетая.

— Ты куда собралась? — опешила Елизавета.

— Домой хочется, — всхлипнула Марья и прислонилась к косяку.

— А чего ревешь? — заулыбалась Елизавета. — Харчей взяла?

— Взяла…

— Тогда с богом, пошли! — озорно шепнула Елизавета и не перекрестилась.

Глядя на нее выпученными глазами, боязливо опустила руку и Марья.

— На бога надейся, а сам не плошай!.. — и решительно шагнула к калитке.

Шли они больше по ночам, избегая встреч с людьми, напуганные разговорами о том, что в зону никого не пускают — радиация шкодит. Дотошная Марья все спрашивала, что это такое.

— Снайпера того вражеского помнишь?

— Помню.

— Так она снайпер и есть: не видно, не слышно, а человек…

— Нет, пуля есть пуля — от нее рана остается, — не унималась Марья.

— Придешь в село — спросишь! — отрезала Елизавета.

— У кого? — изумилась Марья.

— У этой самой радиации…

Однажды после долгого спора из-за трусихи Марьи подошли они к незнакомому селу. Распахнутые калитки, еле заметно раскачиваясь, зазывали прохожих. Только некому входить… Пусто. Тихо. И страшней всего эти еле заметно раскачивающиеся калитки. Попятилась Елизавета, осеняя село размашистым крестом. Тенью метнулась вслед за нею Марья. И вдруг замычала корова, обиженнопротяжно, просяще… Елизавета споткнулась, замерла. Но мычание не повторилось. Умоляюще взглянула на Марью. Та ткнула пальцем в крайнюю хату.

Пошли в обход. За домом паслась… корова, закутанная в полиэтиленовую пленку, — наружу торчала одна голова. Пленка шуршала при каждом движении, и этот шорох тревожил животное. Буренка мотала головой, била хвостом по бокам и недовольно переступала с ноги на ногу. Рядом на табурете сидела старуха в таком же одеянии, скрестив на груди руки. Елизавета с Марьей растерянно переглянулись. Подошли. Буренка вытянула навстречу длинную черную морду и замычала. Сидевшая старуха не оглянулась, видно, была глуха.

Молча повернули обратно.

Остаток дня просидели в лесу, спиной друг к другу. А повеяло вечерней прохладой, — и разом поднялись с повлажневшей травы. Дорогу Елизавета знала хорошо — шли напрямик, сокращая путь, минуя трассы и грунтовые дороги, оживленные даже в ночное время. Бережно предупреждали друг друга о сучках и корневищах, хотя глаза словно вернули свою прежнюю зоркость и легко отыскивали тропинки между деревьями. Темнота не пугала. Неожиданно Елизавета запела: «Месяц на небе…» Ее дребезжащий шепот вспугнул дрему: щелкнула ветка, прошуршал совсем рядом ежик, тенькнула птица. «Как мы любили…» — подхватила Марья почти девичьим голоском…

К исходу третьего дня, выспавшись на молодых ветвях и уже дожевывая зачерствевший хлеб с желтоватым прошлогодним салом, услышали они приближающиеся шаги. «Ложись!» — властно скомандовала Елизавета и распласталась на земле. Марья, охнув, замерла рядом. Слышалось легкое потрескивание сучьев, шорох прошлогодней листвы — кто-то их заметил и шел к ним. «Ни за что не вернусь, — в отчаянии думала Елизавета, — ночью в село придем, совсем немного осталось… вот беда-то…»