Черное золото - страница 20

И в 7 1/2 они все стояли на улице, в последний раз созерцая высокие заводские ворота, навсегда закрывшиеся для них.

С этими воротами — это отлично знали выброшенные на улицу — для них закрылись тысячи других заводских ворот на много миль в окружности. Правление сталелитейного завода было пайщиком «Центрального соединенного треста Северной Америки».

Этому тресту принадлежали все заводы и предприятия огромного города с его многочисленным населением. И ни один из этих заводов не захочет взять неблагонадежных субъектов, посмевших нарушить спокойствие своих хозяев. Смерть с голоду или путешествие за несколько сот верст в поисках новой работы — вот что предстояло восьмерым бывшим делегатам!

А в тот же день, несколько часов спустя, на заседании пайщиков треста рассматривалось предложение о новом, пятипроцентном уменьшении зарплаты. Предложение было одобрено и принято к исполнению.

Это было днем 27 сентября 1926 года. Город жил полной жизнью. Звенели и грохотали асфальтовые мостовые под грузом тысяч воющих и хрипящих автомобилей, трамваев и автобусов. Мягко содрогались железобетонные тела заводов, наполненные людьми-автоматами, под лязг и шум быстро исполняющими свое дело. Двигались огромные руки паровых кранов, поднимая все новые и новые партии грузов, подвозимых электрическими поездами, бегущими по сети рельс, густой паутиной опутавших город. А по вечерам яркий свет электрических реклам и круглых ламп освещал улицы, наполненные «отдыхающей» публикой, и подземные шахты, кочегарни и мастерские, работа в которых продолжается днем и ночью.

Это было 27 сентября, а 28 город не проснулся в свое обычное время. Непривычно молчаливо расстилались серые мостовые с одинокими, недоумевающими полисменами на углах. Не открывались заводские ворота, проглатывая покорных, сгорбленных людей. В безлюдных заводских казематах тускло поблескивали металлические части неработающих машин. То же было и в восемь, и в десять, и в двенадцать часов утра. То же было и на следующее утро.

Жизнь остановилась. Новое понижение платы и увольнение восьмерых делегатов было последней каплей, переполнившей терпение рабочих. Первым остановился сталелитейный завод. За ним — заводы механический и прокатный. Не вышли на работу рабочие электрических станций, остановив движение и погрузив во мрак городские улицы и квартиры. Затем остановились все остальные предприятия.

Началась знаменитая Таунширская забастовка, послужившая началом целого ряда других забастовок по всей территории Соединенных Штатов.

— Мистер Ганновер предлагает 30.000 долларов.

— Этого мало, Джим. Имейте в виду…

— Ну, конечно. Я знаю. Вы хотите сказать мистеру Ганноверу, что хотя мы и можем во всякое время слегка пощипать рабочих, но массовые погромы и избиения не могут начаться без солидного повода. Общественное мнение, знаете ли! Предлог непременно должен быть. А предлог тоже денег стоит, мистер Ганновер! Известно ли это вашему Центральному тресту?

Трое богато одетых джентльменов сидели в небольшом отдельном кабинете дешевой таверны на углу Бродвея и Доллер-Сити. Перед каждым лежала записная книжка и стояла бутылка крепкого горячительного, попросту говоря, водки, без которой ни один настоящий американец не будет вести даже пустячного делового разговора. Двое из собеседников вели себя очень свободно, то и дело прихлебывая из своих постоянно пополняемых стаканов. Третий — очевидно, гость— почти не пил. Его правая рука нервно теребила лежащие на столе предметы — большие круглые очки и фальшивую бороду, благодаря которым незнакомец надеялся сделать неузнаваемым свое бледное, сильно потрепанное лицо. Он заговорил убедительным, горячим тоном:

— Клянусь статуей Свободы, господа!..

— Не клянитесь, мистер Ганновер. И вы и ваш трест отлично понимаете, что это слишком дешево. Подумайте: придется поднять около двух тысяч ребят, придется открыть наши карты в Стачечном комитете. Придется… Вы сами знаете все трудности этого дела.

— Ну, хорошо, джентльмены… 50.000 долларов. Это последнее, что может дать трест. Вы согласны?