Чернокнижник Молчанов - страница 4
Отчего, правда, бывает иногда душе трудно расстаться с телом, хотя оно и хочет этого?
И тут, у боярских дворян невольно возникал новый вопрос: уж не для того ли позвал боярин Молчанова, чтобы он помог его душе выйти из тела?
И когда в их комнате, где они жили как у Христа за пазухой, в тепле и холе, и по-своему хорошели день ото дня, расцветая как маковы цветы на тучном огороде на боярском харче и питье, появился этот странный человек, со странными глазами, одетый по-польски, а не поляк и тоже не свой, хотя и московский, — им стало не по себе, обуяла их жуть… От боярина им было наказано: «немедля», как привезут они из Салтыкова дворянина Молчанова, дать о том знать «на боярский ярус».
Об этом, о том, чтобы его провели на боярский ярус, с ними и заговорил Молчанов, едва переступив порог. Но прошло достаточно времени, прежде чем один из них сделал шаг вперед и глядя в лицо Молчанову широко открытыми глазами, произнес:
— А?..
И так и остался с полуоткрытым ртом и не мигал веками, продолжая смотреть на Молчанова как раскрашенная кукла, у которой испортился механизм, двигающий веками, настоящими стеклянными глазами.
Молчанов стал крутить ус концами двух пальцев: большого и указательного. Покрутил ус и принялся крутит другой.
А боярский дворянин, совсем еще юноша и как две капли воды похожий на того, который отворил Молчанову дверь, только не русый, а брюнет стоял перед ним неподвижно, лишь шевелил пальцами…
И неподвижны все так же были его остекленевшие глаза, широко разверстые, с остановившимися как-раз посредине белков зрачками.
— Проводите меня к боярину, — сказал Молчанов, перестав крутить усы.
Это, должно быть, напомнило юному дворянину про то, что говорила старая мамка коровнице… Его рот раскрылся еще шире, и в глазах, в которых до этого момента не было почти никакого выражения, заблестел вдруг ужас. Они ожили.
На круглых щеках потух румянец, и губы побелели.
— Чего? — сказал он и в первый раз коротко мигнул веками. Пальцы у него зашевелились быстро. Он подобрал немного отвисшую нижнюю губу, закусил ее и вместе с тем, судорожно согнув пальцы на обеих руках, прижал ими к ладоням из-за рукавов своего голубого полукафтанья.
Он был теперь похож на большого ребенка и таким именно и казался Молчанову в своей шелковой из малинового шелка рубахи и в голубом полукафтанье.
Молчанов ударил ладонью по эфесу рапиры и возвысил голос:
— Где боярин?
На его бледном, худом лице выступил слабый румянец, тонкие губы скривились.
— Ну? — произнес он, сдвигая брови, и повел глазами по комнате. — Проводите меня к нему.
И быстро повернул голову в сторону одной из дверей, потому что эту дверь отворял кто-то.
Того, кто отворял ее, не было видно, — видны были только пальцы руки, ее отворявшей и державшейся за её край немного повыше ручки.
Дверь отворилась тихо, и тихо вошла та самая старая мамка, что рассказывала коровнице, как трудно бывает иногда душе расставаться с телом…
Голова у неё была повязана черным платком. На плечи был накинут тоже черный платок, спускавшийся с плеч почти до полу.
Войдя, она низко поклонилась всем, кто был в комнате, кроме Молчанова.
К Молчанову она стала спиной.
— Чего испужался? — заговорила она и закачала головой. — Диви бы что, а то… тьфу!..
И, нагнув голову немного вниз и немного вбок, сделала вид, будто плюнула назад в ту сторону, где стоял Молчанов, не поворачиваясь к нему, а только поглядев себе подмышку.
Если бы она действительно плюнула, то и плевок бы пришелся ей тоже подмышку.
Она обращалась к тому молодому человеку, с которым говорил Молчанов…
Она продолжала:
— А человек приехал, надо сказать… Эх, ты, погляжу я на тебя!.. Какой ты будешь, приказный али воин?
Тут она повернулась к Молчанову. Она ему сказала:
— Здравствуй, и ты.
Но опять ему не поклонилась, а, наоборот, выпрямила стан и запрокинула голову. Длинный её платок при этом нижним краем совсем лег на пол.
Ростом она была маленькая и смотрела на Молчанова снизу-вверх.
— Ты за мной, что-ль, пигалица? — сказал Молчанов. — Здравствуй, бабка!
Глава IV.
Боярин лежал в небольшой комнатке с оштукатуренными стенами.