Черные такси - страница 10

Заинтригованный, он распахнул дверь и глянул внутрь. Джин стояла к нему спиной, в гимнастическом трико, и отчаянно размахивала руками. Выставила вперед левую ногу, потом правую, покрутила бедрами. Лен посмотрел мимо нее на источник шума — телевизор. Запись занятий по аэробике, все женщины раза в два моложе Джин и раза в два тоньше. Неуклюжие движения Джин не имели ничего общего с их пируэтами.

Лен стоял, затаив дыхание и широко улыбаясь. Наконец Джин что-то почувствовала и обернулась.

Трудно сказать, кто пережил большее потрясение. У Джин, понятно, едва не случился сердечный приступ, но и Лена чуть не хватил кондрашка при виде ее физиономии. Он первый обрел дар речи и поднял руки вверх, сдаваясь.

— Добро пожаловать на планету Земля.

— Боже мой, Лен, ты меня до смерти напугал. Зачем подглядываешь?

— А ты зачем этак выдрючиваешься, и что это за гадость у тебя на лице?

— Это не гадость, а баклажанное масло. Помогает от морщин. Мама подарила мне на день рождения, его и кассету с записью. Я думала, смогу позаниматься спокойно, в тишине. Никак не ожидала, что ты заявишься в такую рань. Кстати, почему? Надеюсь, ты не болен? — Джин достала салфетку и принялась очищать лицо.

— Терри попал в переделку в «Орле».

— В какую переделку?

— Знаю только, что ему нужны штаны. Я обещал привезти мои.

— Они, пожалуй, подпортят Терри внешний вид. Не представляю себе, чтобы он подцепил девчонку в твоих старых вонючих штанах.

— Премного благодарен. Ну, я пошел. Как Поппи?

— Сегодня не так плохо. Думаю, уже спит. Бедняжка, конечно, не говорит, но очень волнуется, что скажет доктор на следующей неделе.

— Не только она.

Именно Рут вернула Эйнштейна в синагогу, и теперь они ходили туда каждую субботу. Воспитывался он в строгости, прошел обряд бар-мицва[1] и прочее, но когда взбунтовался против всего остального, то не было смысла делать исключение для религии.

С отцом он уже никогда больше не общался, даже после смерти матери. Отец просто не сумел преодолеть разочарование и ощущение предательства — после всего, что Эйнштейн натворил.

На свою беду, Эйнштейн был невероятно умен. К четырем годам он читал газеты, а к десяти щелкал кроссворды в «Таймсе». В тринадцать он начал с легкостью преодолевать продвинутые уровни и освоил целых восемнадцать, просто так, для развлечения. И отличался не только в школе. Он был шахматным вундеркиндом и талантливым пианистом, немножко усилий — и путь в концертный зал был бы обеспечен.

Других детей в семье не было, и все внимание родителей сосредоточивалось на нем. Отец, сам достигший немногого, каждый свободный час отдавал обучению сына. Когда в пятнадцать лет Эйнштейна приняли в Кембридж, казалось, весь мир был у его ног, больше прежнего вдохновляя отца жить ради сына. Он не давал родителям повода для беспокойства, не выказывал чувств, которые росли в нем, хотя мать, испытывая порой дурные предчувствия, пыталась урезонить мужа. Но как заставишь человека угомониться, если в жизни у него была одна-единственная радость — гадать о том, станет ли его сын нобелевским лауреатом или же членом кабинета министров? Она, как могла, старалась разрядить обстановку, заводила разговоры на другие темы, предлагала Джейкобу приглашать домой своих друзей. Ее муж даже и мысли не допускал, что Джейкобу хочется праздно проводить время в компании этих инфантильных недоумков, когда впереди еще непочатый край работы. Впрочем, все было весьма проблематично. Парень слишком долго жил отщепенцем, чтобы завязать нормальную дружбу.

Именно в Кембридже произошел срыв. Растерянный, одинокий, вдали от сурового отцовского надзора, Эйнштейн уже в середине первого семестра забросил учебу. Кое-кто из студентов ради собственной забавы угощал его спиртным, легкими наркотиками и сигаретами. К концу первого курса все рухнуло. Терпение преподавателей иссякло, репетиторы тоже толку не добились. И прежде чем вынести окончательное решение, колледж направил письмо его родителям.

Отец Эйнштейна был в затруднении: кто виноват — преподаватели или сам студент? Вправду ли Джейкоб занимался из рук вон плохо, или они тут все по глупости не распознали его талант? Он поехал в Кембридж, чтобы допросить обе стороны. Отметки о посещаемости убедили его в ужасной правде. Сын получил нахлобучку и парочку затрещин, после чего обещал взяться за ум. Он тогда готов был обещать что угодно, лишь бы отец отвязался, но вообще-то даже не собирался открывать учебники по математике. Три недели спустя его отчислили, но домой он не вернулся, больше года маялся на лондонских улицах.