Черный лед - страница 3
Ковбой стащил с ее шеи золотую цепочку, грубо, через голову, царапнув кожу на щеке своими шершавыми пальцами.
– Ценный? – спросил он, разглядывая медальон в форме сердечка.
– Мой, – просительно пролепетала она. Пусть забирает свой вонючий «стетсон», но медальон – ее: двенадцать лет назад родители подарили его в день первого выступления дочери в балетной студии. Тогда они в первый и последний раз одобрили хоть какое-то ее начинание. И теперь медальон служил напоминанием о том, что где-то в глубине души отец и мать все-таки любили дочь. Во всем остальном, что не касалось занятий балетом, она удостаивалась лишь приказов, понуканий, и все ее детство было отлито в форму их убеждений.
Два года назад, когда Лорен исполнилось шестнадцать, у нее прорезались собственные желания. Живопись, театр, инди-оркестры, провокационные современные танцы-импровизации, сборища политиков и интеллектуалов (не хиппи!), оставивших колледжи в поисках альтернативного образования, и парень с блестящими извращенными мозгами, который курил травку и исписывал стихами стены церквей, садовые скамейки, машины и ее изголодавшуюся душу.
Родители не скрывали отвращения к новому образу жизни дочери. Вводили комендантский час и бесчисленные правила, укрепляли стены ее темницы, выдавливали дыхание жизни из ее груди. Открытое неповиновение – все, что Лорен могла придумать в ответ. Сама плакала, закрывшись в комнате, когда бросила балет, но надо же было сделать им больно. Она не позволит родителям выбирать только те кусочки себя, которые они согласны любить. Либо она вся, безраздельно и безусловно – их, либо полностью для них потеряна. Таковы ее условия. И в восемнадцать решение Лорен оставалось твердым, как сталь.
– Мой, – повторила она, собрав все силы, чтобы вытолкнуть из себя одно слово. Нужно вернуть медальон и убраться отсюда. Это она понимала. Но ее поразило какое-то странное искажение восприятия: она глядела на мир, не ощущая эмоций.
Ковбой повесил медальон на дверную ручку и грубой веревкой связал девушке запястья. Лорен вздрогнула, когда он рывком затянул узел. «Он не может так поступать со мной, – бесстрастно подумала она. – Я пошла с ним добровольно, но не соглашалась на такое».
– Меня… отпусти, – выдавила она. Жалкое, неубедительное требование заставило ее щеки вспыхнуть от унижения. Она любила правильную речь: слова тщательно подобраны, крепко сбиты, красивые, яркие, мощные; как ей хотелось сейчас извлечь все эти слова из кармана, но, потянувшись за ними, она обнаружила лишь оборванные нитки – дырку. Все вываливалось из ее одурманенной головы.
Лорен бессмысленно дернулась вперед. Ковбой привязал ее к столбу. Как же ей теперь вернуть медальон? Мысль, что он для нее потерян, обожгла грудь, оставив внутри глубокую царапину страха. Только бы брат перезвонил. Она оставила ему сообщение, что собирается сегодня вечером напиться, – в качестве проверки. Лорен постоянно – почти каждые выходные – проверяла его, но сейчас он впервые не ответил. Ей хотелось знать, что она ему небезразлична, что он попытается убедить ее не делать глупостей.
Или он, наконец, махнул на нее рукой?
Ковбой пошел к выходу, у двери насмешливо приподнял шляпу, самодовольно и алчно оглядев ее. Лорен осознала всю чудовищность своей ошибки. Она ему даже не нравилась! Он что, собирается шантажировать ее компрометирующими фотографиями? Для того и камера? Должно быть, негодяй знает: родители заплатят любые деньги.
– У меня есть для тебя сюрприз в сарае за домом, – протянул он. – Никуда не уходи, слышишь, детка?
Дыхание Лорен стало быстрым и беспорядочным. Ей хотелось сказать ему все, что она думала о его «сюрпризе». Но веки бессильно опускались, и каждый раз поднять их требовало все больше усилий. Она заплакала.
Лорен и раньше случалось напиваться, но так – никогда. Подонок явно опоил ее, должно быть, подсыпал что-то в ее стакан, лишив сил и воли к сопротивлению. Девушка стала перетирать веревку о шест. Попыталась. Все тело тяжелело от сонливости. Нужно сопротивляться. Когда он вернется, наверняка случится что-то ужасное – нужно заговорить ему зубы, помешать…