Чёрный шар - страница 4

— Отправили уже? — спрашиваю я.

— А как же. С курьерским, прямиком в Штаб.

— Вот и хорошо.

Скрипит дверь в прихожей, и раздается голос егеря:

— Кто из Агентства — там ваши сани приехали.

Мы — я, Охотники, директор и кинопат — встаем из-за стола.

— На что свою долю потратишь? — спрашивает меня Шукшин.

— Как обычно, — говорю я. — Зине — шубу, Варе — мяч.

— Хорошее дело, — говорит второй Охотник. — Мир кончился, а жизнь продолжается — верно?

На улице нас действительно ждут сани — для нас и для В-собак. Трое В-оленей всхрапывают и роют когтистыми лапами землю. «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним», — мурлычет фальцетом кинопат, забираясь на заднее сиденье. Рядом с ним садится директор, одетый в мохнатую шубу, а мне, согласно распорядку, придется сидеть впереди — с Шукшиным и Шебаршиным, потому что Наблюдатель должен видеть все своими глазами.

Шукшин трогает поводья, и, звеня бубенцами, сани выезжают со двора. На территории псарен стараниями климат-контроля поддерживается искусственное лето, за околицей же начинается настоящая русская зима. Куда ни кинешь взгляд, все вокруг белым-бело, по проселочной дороге вьется поземка, деревья скованы прозрачным льдом. При каждом резком повороте нас обдает холодным ветром, и я уже жалею, что не взял с собой полушубок на В-лисьем меху.

Час езды — и мы на месте. Почуяв Савосина, В-псы начинают выть. Звуки эти нервируют директора, и он надевает припасенные для такого случая наушники. Кинопат рядом с ним дрожит от нервного возбуждения. Губы его раздвинуты в зловещей улыбке, он, кажется, и сам готов завыть вместе со своими подопечными. Завидев, что я смотрю на него, кинопат берет себя в руки.

— И так каждый раз, — улыбается он виновато. — Десять лет женат, двое детей, недавно выбран почетным членом садоводческого товарищества, а все равно — как Охотиться еду, так едва сдерживаюсь. Вы уж простите меня…

— Ничего, — говорю я. — Лишь бы все прошло гладко.

И все идет гладко. Через несколько минут мы слышим вдалеке удары — словно огромная болванка равномерно бьется о земную твердь. Это шагает В-измененный, шагает и не ведает, что мы уже здесь, приехали по его душу.

— Выпускать надо, — говорит Шукшин. Кинопат кивает, спрыгивает с саней и идет к ящикам с собаками. Четыре щелчка, и стазис-поля выключены.

Четыре В-пса, четыре тщательно отформованные, обученные твари — теперь на свободе. Это странная картина: мороз и солнце, день чудесный, и в снегу — лоснящиеся черные тела, из которых рвутся на волю смертоносные щупальца и ложноножки. Похоже, мысль эта пришла в голову не мне одному, потому что Шебаршин, обращаясь неведомо к кому — к лесу, должно быть, к небу, к заснеженной дороге — спрашивает вдруг:

— А под хохлому их, часом, расписывать не пробовали?

— Кого? — вздрагивает задумавшийся, было, Шукшин.

— Собак.

— Зачем это?

— Да просто, — Шебаршин сплевывает. — Сани, олени эти, мы в шубах… Только самовара не хватает.

— Под хохлому — это можно, — говорит кинопат. Собаки сгрудились вокруг него, лижут ноги, повизгивают от возбуждения. — Только для этого нестабильный материал нужен. С ними вот, — гладит он В-псов, — ничего уже не поделаешь, концентрация не та.

— И не надо, — говорит Шукшин. — Десинхронизации не наблюдается?

— Нет, — отвечает кинопат.

— Тогда с Богом.

И начинается Охота. Если вы один раз увидите это зрелище, вы не забудете его никогда. С диким лаем, клекотом, хрипом несутся вперед наши гончие, чудесные, выведенные специально для травли В-псы. Мы еле поспеваем за ними, Шебаршин нахлестывает оленей и матерится в бороду. Директор укутался в шубу, и снаружи торчит только покрасневший от мороза нос. Кажется, будто гонке нашей не будет конца, когда впереди, буквально в считанные мгновения, вырастает из-за горизонта гигантская сгорбленная фигура В-измененного. Это знатный экземпляр, пусть даже Ребер в нем совсем чуть-чуть, и я чувствую, как меня против воли захватывает азарт. Догнать, затравить, убить — вот что витает в воздухе.

Он все еще похож на человека, этот Михаил Николаевич Савосин, концентрация волюнтарина 74 %. Кожа у него серая, рыхлая, местами она висит складками, от лица осталось немного — огромные, разросшиеся губы и черные, без белков, глаза — и все же на разумное существо он похож с избытком, чересчур. Даже гигантский рост тут не помощник — слишком человеческое движение делает это существо, когда загребает пятерней снег и растирает по морщинистому, в черных пятнах, лбу. К счастью, убиваем их не мы, люди — это работа собак, и собаки делают свою работу хорошо.