«Черный Ворон» - страница 12

Афанасий Ильич был стариком живым, непоседливым. То туда убежит, то сюда. Почти целыми днями сидела Степанида Петровна на скамье одна, караулила вещи. На пятый или шестой день рядом с ней опустилась молодая женщина, одетая в светлый габардиновый плащ. Лицо ее было усталым.

— Господи, сколько же еще торчать-то здесь?! — с отчаянием произнесла она.

Степанида Петровна тут же откликнулась:

— Ох, милая, и не говори! И мы со стариком совсем уже измотались.

— Далеко едете-то, бабушка?

— В Читу, к сыну... Все продали: дом, корову, сорвались с места и вот, пожалуйста, — едем, едем, все никак доехать не можем!

— И я в Читу. Муж у меня там служит. Да вот пропуск никак не выхлопочу. — Она доверительно нагнулась к Степаниде Петровне, шепотом продолжила: — Говорят, есть здесь один начальник, помогает людям. Не даром, конечно... Обещали мне узнать, где он живет...

Она еще немного посидела, поговорила со Степанидой Петровной, потом поднялась.

— Пойду, узнаю...

— Пойди, пойди, милая... Если что — нас, стариков, не забудь.

Вернулась женщина через час. Тихо сказала:

— Нашла... Деньги-то есть, бабушка, чтобы заплатить ему?

Степанида Петровна настороженно покосилась на нее, незаметно ощупала грудь, где в объемистом свертке хранила всю свою наличность.

— А сколь надо-то?

— Пятьдесят рублей.

Деньги по тем временам были небольшими, и бабка радостно закивала:

— Есть, есть!

— Тогда пошли.

— Счас, милая, погоди маленько, прибежит мой старик, и пойдем.

Вскоре появился и Афанасий Ильич. Оставили его сторожить вещи и пошли.

Высокий военный быстрым шагом шел им навстречу, видимо, спешил. Слегка задел плечом Степаниду Петровну, извинился, пошел дальше. Из-под полы его шинели на землю выпал сверток. Женщина подняла его, хотела было окликнуть военного, но Степанида Петровна остановила:

— Погоди-ка, давай сначала посмотрим, что там. А вдруг деньги?

— Отдать нужно. Нехорошо это... — укоризненно произнесла женщина.

— Ничего, у них, военных, денег много, — отпарировала Степанида Петровна и повлекла женщину к дальнему забору.

Только развернули бумагу, как перед глазами мелькнула толстая пачка денег. Похоже, что все они были одного достоинства, по пятьдесят рублей. У Степаниды Петровны заблестели глаза, она протянула было руку, но тут остановили чьи-то шаги. Женщина спрятала сверток под плащ. Перед ними стоял военный.

— Вы не подбирали сверток? С деньгами?

— Нет-нет, не видали! — торопливо проговорила Степанида Петровна.

— Как же так? Мне люди на вас указали.

Женщина пренебрежительно пожала плечами.

— А ну-ка... — военный шагнул к ней, быстро ощупал ее плащ, повернулся к Степаниде Петровне. — Вы уж извините, но и у вас посмотрю.

— У меня свои деньги! — отшатнулась Степанида Петровна.

— Покажите. Я свои деньги знаю, у меня купюры по пятьдесят рублей. Да не бойтесь, ваши не возьму.

Степанида Петровна вытянула из-за пазухи сверток со своей наличностью, военный взял его, на миг отвернулся, разглядывая, тут же снова завернул бумагу, со вздохом вернул:

— Нет, не мои...

Степанида Петровна, даже не взглянув, — при ней ведь смотрели-то! — вновь упрятала деньги за пазуху, а военный приступил к женщине:

— Все-таки не верю я вам... Давайте-ка, еще раз осмотрю ваши карманы.

На этот раз он был внимательней и из внутреннего кармана плаща женщины извлек свою пропажу. Глаза его зло сузились.

— Ах ты, сволочь! Значит, не видела? А ну, пошли в милицию!

Он вел их через вокзальную площадь к милиции. Степанида Петровна жалобно заговорила:

— Меня-то отпустил бы, сынок, а?

Женщина поддержала ее:

— Отпустите бабку... Деньги-то ведь я подобрала, она о них и не знала.

Военный остановился, смерил их взглядом, потом махнул рукой:

— Ладно, бабка, иди...

И Степанида Петровна затрусила прочь, к своему старику.

— Ну, как? — встретил ее Афанасий Ильич. — Достала пропуск-то?

Она раздраженно махнула рукой: какой, мол, там пропуск!

Афанасий Ильич немного помолчал, подождал, пока его дражайшая половина успокоится, потом легонько толкнул ее в бок.

— На четушечку-то дай, Степа!

Степанида Петровна вздохнула, полезла за пазуху.

— О-ой, матушки! Обокрали! — разнеслось по залу: в свертке лежала аккуратно нарезанная бумага, а деньги... Только и осталось, что — наверху бумаги, прикрывая ее, — единственная пятидесятирублевка.