Чертополох - страница 36

— Сурмин. Раздевайтесь.

Пока Пролинг снимал и вешал на гвоздик у дверей пальто, хозяин застегнул тужурку и освободил от книг и газет один из двух стульев.

— Садитесь! — предложил он и подвинул гостю коробку с табаком и гильзами. — Курите!

Пролинг двинул стулом и тотчас же в углу за комодом захныкал ребенок.

— Пил он молоко? — спросила Лидия Антоновна.

— Пил, конечно, — ответил Сурмин и посмотрел на гостя.

— Я слышал вы пишете?

Пролинг слегка замялся.

— Не стесняйтесь, — улыбнулся Сурмин. — Я — тоже, пока был здоров, тянул эту лямку.

— А вы где работали? — спросил Пролинг.

— Вы лучше спросите, где я не работал? Скучно перечислять; и везде за гроши… Да-с, литература требует от человека сорок лошадиных сил, или гения и свободы…

Помолчали. Детский плач за комодом шел крещендо.

— Когда же ты кончишь ходить в свой трактир? — спросил Сурмин, не глядя на жену.

Лидия Антоновна грела на лампе стакан с молоком и при вопросе мужа, как бы извиняясь, улыбнулась Пролингу глазами.

— Грек просил остаться до конца недели…

— Вот она, кадриль-модерн, — усмехнулся Сурмин.

— Я здесь с ребенком нянчусь, а жена… Changez vos places!..

Пролинг уже ругал себя за свой визит и молча разглядывал хозяина. Желтое лицо, полузакрытые очками, серые глаза, бесцветная бородка…

Сурмин поднял голову.

— Вы, кажется, поэт?

— Пишу немного, — сознался Пролинг.

— Ну, так посмотрите вокруг и вдохновитесь… Опишите-ка нашу семейную идиллию… Ха-ха!..

Лидия Антоновна взглянула на мужа. На мгновение сдвинулись темные дуги бровей.

Пролинг встал.

— Не хотите ли чаю? — предложил Сурмин.

— О, нет. Я уже пил, благодарю! Да мне и пора… — заторопился гость.

— Посидите! А, впрочем, от этой музыки каждый рад бежать без оглядки…

Лидия Антоновна подняла на Пролинга печальные глаза и молча пожала руку.

Сурмин проводил его на площадку лестницы.

— Навещайте Лидию, пока она там… — попросил он и неожиданно мягкая нота прозвучала в дрогнувшем голосе. — Она храбрится, но… сами понимаете… А с будущей недели заходите ко мне в редакцию, потолкуем… Постойте, я дам вам адрес…

Сурмин порылся в кармане тужурки и вынул полусмятую карточку.

— Вот, до свиданья, спасибо!

Он кивнул головой и захлопнул дверь.

Пролинг стал спускаться по лестнице. Под ноги ому попался рыжий взъерошенный кот, сердито фыркнул и, задрав хвост, проскочил наверх.

На нижней площадке горел маленький фонарик. Пролинг остановился и поднес к глазам карточку. На пожелтевшем картоне мелким шрифтом было напечатано: Андрей Петрович Сурмин (Петроний). Сотрудник газеты «Вечерние Отголоски».

— Н-да… — протянул Пролинг, задумчиво опустил голову и вышел на улицу.

Спускалась ночь. Гасли один за другим последние огни магазинов. Толстый необъятный лихач остановился на углу и молча покосился на Пролинга. Быстро и бесшумно пронесся автомобиль и на мгновение залил ярким светом мокрую мостовую. На темном небе смутно белел далекий отблеск электрических фонарей.

«Ближе к звездам!..» — вспомнилось Пролингу и с молчаливой лаской улыбнулись ему темные глаза, печальные глаза жены Петрония.

1913 г.

Лягушки квакали, квакали и, наконец, умолкли. Нехотя встало старое, утомленное солнце, поплыло по небу, согрело и оживило пруд, редкую рощицу, далекие, черные фабричные трубы. Весь мир согрело оно и миллионы влюбленных лягушек.

Согрело солнце и старого волка. Вылез он из-под куста, облезлый, голодный и злой. Поджал, по привычке, ободранный хвост и, хромая на подбитую ногу, пошел в город.

Шел он навстречу угодливым собакам, глупым баранам и злым обезьянам. Да, он шел навстречу людям.

Нос по ветру у старого волка. И, с каждым шагом, все сильнее пахнет дымом фабрик и ладаном кадильниц, розами теплиц и трупами покойницких, потом рабочих и пачулями уличных кокоток.

С каждым шагом острей запах города.

А в городе, на самой людной, а значит и самой холодной, улице жила женщина. Обыкновенная сказка моя и героиня ее такая же.

Красавица для влюбленных в нее, дурнушка для завистниц. Умница для побежденных и глупышка для победителей.

И потому еще была она обыкновенной, что была продажной. Ведь нет же в мире непродажных женщин. Каждую можно купить, только одну покупают лестью, другую — славой, а третью — деньгами.