Чертополох - страница 70
— Готово. Точка!
Тикстон бросает перо и садится рядом с кузиной.
— Рассказывай! Что у вас? Я уже третий день не показываюсь в городе.
Мод кладет ему на колени газету.
— Прочти-ка это… — и длинный тонкий палец Мод указывает на несколько строк в отделе светской хроники.
Чарльз берет газету и читает вслух, улыбаясь:
«На этих днях состоится один из самых блестящих вечеров осеннего сезона. Мы говорим об ежегодном бале у мистера и мистрис Гудль в их роскошном особняке. Как мы слышали, к участию в концертном отделении приглашены самые яркие звезды артистического мира и, кроме того, избранному обществу будет предложен новый рассказ мистера Чарльза Тикстона. Талантливый автор изъявил согласие лично прочесть свое произведение, после чего рукопись рассказа будет тут же сожжена в присутствии приглашенных мистера Томаса Гудля, а пепел заключен в хрустальную урну и передан хозяину дома для хранения в его богатом музее, среди редких уник и бесценных шедевров искусства».
— Это правда? — спрашивает Мод, складывая газету.
— Не все… — отвечает Чарльз с прежней улыбкой, — за исключением auto da fe и хрустальной урны.
— Надеюсь, ты взял настоящую цену?
— О, да!
— Прочти мне, — Мод кивает на конторку.
— Не могу.
— Почему?
— Таково условие: никому на свете…
— Гм… — Мод умолкает и задумчиво глядит на рисунок ковра.
— Чарли, тебе не жаль рассказа?
— Немножко.
— Гм… И кроме того о тебе пойдут некрасивые слухи, сплетни…
— Ох, Мод!.. — Чарльз слегка пожимает лежащую на диване руку кузины. — Мне достанется, я знаю… Но, что же?
Он встает в позу декламатора:
— Грязная сплетня о великом, гениальном писателе Чарльзе Тикстоне пойдет из уст в уста, от поколения к поколению, годы, — быть может, столетия, пока не станет красивой легендой…
— Это — стихи? — спрашивает Мод.
Вдохновенные перья нью-йоркских репортеров пытались описать весь блеск и всю головокружительную роскошь вечера в доме сахарного короля, но и им это удалось вполовину. Неудивительно, что скромный писатель Чарльз Тикстон в первые минуты был подавлен, потрясен, ослеплен… И таки не разглядел, — действительно ли стены и стулья мистера Гудля были из чистого золота.
— Писатели на концертной эстраде почти всегда напоминают селедку в компоте, — тонко заметила мистрис Гудль, обсуждая программу вечера. И потому, уступая ее желанию, решено было чтение рассказа устроить не в концертной зале, а рядом, в смежной с ней огромной библиотеке мистера Гудля.
Когда Чарльз Тикстон сел за маленький столик, положив перед собой тетрадку с рассказом, он не видел ничего, кроме стоявшего рядом громадного черного шкафа, и не слышал ничего, кроме частых, крепких толчков своего сердца.
— Он ничего, но… Никакого колорита! — тихонько шепнула своей соседке хорошенькая блондинка мисс Хопленд, и сентенциозно добавила: — Поэты не должны ничего знать о парикмахерах.
Чарльз раскрыл тетрадку и — в высокую, немного мрачную, библиотеку мистера Гудля тихонько вошла печальная девушка, потерявшая сердце.
Она принесла с собой чуткое безмолвие вечерних полей и скромный пучок ландышей, только что сорванных в темном, бескрайнем лесу. В этом лесу она недавно потеряла сердце. Девушка потеряла маленького красного зверька, неугомонно стучавшего в ее груди, и, с той минуты, она стала бледной, как ландыши, и холодной, как вода в лесном ручье. Упавшая из гнезда, крохотная, беспомощная пичуга уже не увидит над собой синие глаза девушки, омытые слезами, и лесная фиалка не встретит ее ласковой улыбки… Тянется, вьется тропинка жизни и молча бредет по ней печальная девушка, равнодушно встречая вечерние зори, холодно их провожая.
Но если бы знала она, что с каждой страницей, с каждым словом сказочки, все растет и растет любовь к ней в груди корректного, бритого джентльмена, ясный, негромкий голос которого звучит под высокими сводами библиотеки мистера Гудля. Если бы девушка из сказки знала, как жестоко теперь наказан ее бедный автор. Он недавно смеялся над тобой… Змейка иронии целовала его губы, в то время, когда он приглаживал твои непослушные темные локоны… Привычной рукой закройщика рассказов стягивал шелковым корсетом твою юную грудь без сердца и учил тебя манерам леди, чтобы показать гостям Томаса Гудля… Но он забыл в себе поэта, и вот ветер долин растрепал твои косы, аромат поэзии напоил твои ландыши и в тонком, воздушном облаке грезы пропал твой модный наряд. И знаешь ли, печальная девушка, что ты была и осталась чуждой замарашкой для всех этих медных и серебряных королев и королей. Ты пришла и уйдешь из их памяти раньше, чем в столовой мистера Гудля успеют сервировать ужин на плато из бледно-желтых роз. И, если бы у тебя было сердце и ты умела ценить улыбку сочувствия, ты нашла бы ее здесь, в этой комнате, только на старых портретах и в бронзовых глазах бюстов великих фантазеров, великих учителей твоего бедного автора Чарльза Тикстона.