Чертово яблоко - страница 50

«Крепкий дом, основательный, весь в хозяина, — подумалось Стеньке. — А хозяин — староста Рыболовной слободы, с начальными людьми дружбу ведет, перед ними, никак, прогибается. Как бы в оплох не угодить». Но отступать было уже поздно, ибо на крыльцо избы вышел хозяин в заячьей шапке и в таком же, как у Стеньки, бараньем полушубке. Увидел перед собой детину в лисьем малахае, хмыкнул в черную лопатистую бороду.

— Никак, Стенька пожаловал? Вот уж не чаял… А я, мил человек, на торг собрался.

— Тогда и я с тобой прогуляюсь, Амос Никитич. Не возражаешь?

Фомичев в каком-то нерешительно-задум-чивом состоянии похлопал меховыми рукавицами, а затем определился:

— Чего уж теперь? Заходи в избу, сродничек.

Три года не бывал Стенька в избе Фомичева, поэтому тотчас заметил некоторые перемены. Радовали глаз новая изразцовая печь, обновленный иконостас с иконами Спасителя, Пресвятой Богородицы и Николая Чудотворца, облаченных в серебряные ризы, поставец красного дерева с различной посудой. Деревянный пол украшала медвежья шкура, а на одной из стен красовался длинный (один к одному) рыбацкий багор, окрашенный в золотистый цвет — знак рыбацкого старшинства.

— Никак, разбогател, Амос Никитич? Добрая изба, на купеческую похожа. Кажись и работника держишь. В сарае копошился.

Амос ничего не ответил на эти слова, лишь молча подошел к поставцу и взял с него графин с водкой и две оловянные чарки.

— Ты уж не обессудь, сродничек. Недавно завтракали. Мать у меня в лавку ушла, а с ухватами воевать я не любитель.

— Не стоит беспокоиться, Амос Никитич. По горло сыт.

Но хозяин, не обращая внимания на слова Стеньки, принес из кухни каравай пшеничного хлеба и кувшин квасу. Затем перекрестился на киот и все так же молча налил в чарки водки.

— Давай-ка за встречу, сродничек.

Хозяин чарку выпил, а Стенька лишь пригубил, не нарушая своего обычая.

— Чего это ты? Аль водка не понравилась? Анисовая, из лавки Мясникова.

— Извини, Амос Никитич, но водку пить не приучен, а вот квасок — с полным удовольствием.

— Такой-то детина и квасок? Впрочем, как мне известно, отец твой, Андрей Гаврилыч, водку вовсе не пил. Может, в Питере приобщится.

— Как в Питере? — встрепенулся Стенька.

— Эва… Да ты, никак, удивлен? А мы-то мекали, что ты где-то подле отца крутишься.

— Когда отец уехал?

— Да, почитай, по осени. С матерью твоей и братцем Ефимкой… Сам-то где пропадал?

— Долго рассказывать, Амос Никитич… Русь велика. Куда только меня не заносило.

— Чай, вдвоем-то в бегах веселей было? Гурейка ныне тоже в Ростове? — вопросил Амос с неподдельным интересом, что не укрылось от глаз Стеньки.

— Гурейка?.. Да я его последний раз видел в тот самый день, когда он меня из узилища приказчика вызволил.

— Странно. А приказчик болтал, что вы вместе с Гурейкой на лошадях князя Голицына удрали.

— Так и было, Амос Никитич. Выскочили мы на Суздальский тракт и в тот же день расстались. Гурейка уговаривал меня на сибирские прииски податься, там-де золото лопатой гребут, но мы с ним не столковались. Я ушел в Заволжье.

— Так-так, — теребя твердыми сильными пальцами бороду, протянул хозяин избы и скользнул по лицу Стеньки прощупывающими глазами.

— А чего вдруг в Ростов притащился? Аль запамятовал, что тебя полиция ищет? Коней-то вы увели, почитай, наилучших. Цены им нет.

— Кони и впрямь стоящие, но в том моей вины нет. Дело-то ночью было. Я сразу-то и не понял, к каким коням меня Гурейка привел. Лишь в седле уразумел, что подо мной добрый скакун… В Ростов же из-за Волги пришел, захотелось от тебя о родителях изведать, успокоить вестью, что жив, здоров.

— Уж куды как здоров. Матицу головой подпираешь. Да и одежа у тебя не бродяжья. Что-то не похож ты на беглого человека. Чем промышлял, сродничек?

— Старообрядцам скиты да избы рубил, — без раздумий ответил Стенька. — Их в Заволжье немало собралось. Среди них есть даже княжеского роду. Потомки тех бояр и князей, что еще при Петре Великом в леса ушли. Вот немного деньжонок и подзаработал… А что еще нового в селе, Амос Никитич?

— Ничего особливого. Старики мрут — нам дорогу трут, молодежь свадьбы играет. Всё своим чередом… Никак, о девахе своей норовишь меня спросить, из-за коей весь сыр-бор разгорелся?