Черты эпохи в песне поэта (Жорж Брассенс и Владимир Высоцкий) - страница 5

И вот финал:

Еще один, могильщик, жалуется на то, что люди не понимают тягот его профессии и трунят над ним:

Многих персонажей Ж.Б. и В.В., особенно тех, что пострадали от властей, роднит упорная неприязнь к персоналу сил порядка — к жандармам, полицейским шпикам, судьям и соответственно к милиционерам, следователям, прокурорам и тоже судьям. Есть, впрочем, и существенное различие, У В.В. люди этих специфических профессий появляются как зловещие символы неодолимой карающей силы, а персонажам Ж.Б. они внушают не столько страх, сколько брезгливость, и рисуются обычно в комических ситуациях. Здесь, конечно, сказывается разный исторический опыт Франции и России, особенно советской. Но даже по мнению соотечественников Ж.Б., у которых привычка критиковать полицию и при случае подшучивать над нею составляет одну из характернейших черт социальной психологии (об этом говорит и обширный набор пренебрежительных французских кличек для полицейского, тогда как у нас их раз-два и обчелся), издевки по адресу людей в униформе, на которые был так горазд поэт, звучали чересчур дерзко, казались почти неприличными. По этой, вероятно, причине две из ранних его песен сначала были запрещены для радиотрансляции. В одной из них («Побоище») рассказывается о позорном разгроме, который учинили рыночные торговки в городке Брив-ли-Гаярд отряду жандармов, явившихся разнимать их драку:

Баталия, изобиловавшая яркими эпизодами, закончилась полным поражением блюстителей порядка:

Но и этим дело не обошлось:

Еще более постыдный случай произошел с одним «очень свежим судьей», персонажем второй недопущенной на радио песни Ж.Б. Судью этого средь бела дня на глазах у всего честного народа изнасиловал вырвавшийся из клетки зверинца молодой самец-горилла. Истомившийся в неволе зверь отдал служителю Фемиды предпочтение перед ветхой старушкой, которую похотливые намерения сутулого крепыша не напугали. Противоестественный выбор гориллы получил должную оценку рассказчика:

Парижская публика, прежде не слыхавшая с эстрады подобных историй, была шокирована или по меньшей мере смущена. Но многие уже тогда поняли, что рассказано это не ради отважного зубоскальства, что вся соль притчи — в заключающей ее небольшой подробности:

Позднее Ж.Б. к полицейским и жандармам стал снисходительнее и даже рассказал с явной симпатией об одном постовом, который прикрыл своей накидкой человека, уложенного приступом болезни на холодную мостовую. Поэт говорил, что он описал случай, произошедший с ним самим. В.В. же не только уголовникам и другим недоброжелателям доверял высказываться о милиционерах. Одному из них он дал возможность самому излить душу: