Червь - страница 12

Но его там не было.

Пока она шарила по дну, фактически взбалтывая жижу, от невыносимого зловония закружилась голова. Она закричала, — СЮДА! МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ! ПОЖАЛУЙСТА!

Еще меньше десяти назад на верандах толпились люди, а сейчас всех будто ветром сдуло. Она пошарила рядом с грузовиком, и даже под ним, чуть не окунувшись лицом в дымящуюся грязь.

Пэта нигде не было.

Он просто исчез.

На четвереньках она заползла за грузовик с другой стороны, плача навзрыд. Пошарив в грязи, подняла глаза на саму машину. Она была белая, жемчужно-белая, но теперь по пассажирской двери стекали ярко-красные ручейки, как будто кто-то выплеснул на нее ведро крови, и она только начала подсыхать.

Боже мой, боже мой.

Кэтлин продолжала шарить, пытаясь найти хоть что-то. Она уже не плакала, а лишь издавала разрозненные, жалкие всхлипы.

Подожди-ка.

Она что-то нащупала.

Схватила.

Рука Пэта?

На ощупь это было что-то большое, как его предплечье, только какое-то уж необычно мягкое. Она выдернула его из грязи, и это оказался не Пэт. Это было похоже на… какого-то вымазанного черной жидкостью угря. Он корчился и извивался у нее в руке.

Вскрикнув, она бросила его.

И тут что-то врезалось ей в бедро.

Кэтлин поднялась на ноги, опираясь на грузовик, оставляя на кузове грязные отпечатки, и поспешила спрятаться с другой стороны. Тут что-то задело ее ботинок. Она приковыляла к крыльцу, несколько раз поскользнувшись и свалившись в грязь.

С трудом поднялась по лестнице.

Услышала за спиной какой-то всплеск.

Не оглядывайся. Ни в коем случае не оглядывайся, потому что ты увидишь…

Не слушая свой внутренний голос, она обернулась и видела, как нечто, похожее на выгнутую шею питона, поднялось из грязи, и снова скрылось под поверхностью. Словно акула, показавшая плавник. Кэтлин поняла, что бы это ни было, оно приходило за ней. Как пришло за Пэтом.

Ева Юнг лежала в кровати и ждала конца света, как раньше ждала, когда Леонард займется с ней любовью. Странно было думать об этом, особенно сейчас, когда Леонарда уже несколько лет нет в живых. Но, может, раз ее смертный час настал, нет ничего необычного в том, что женское сердце возвращается к романтичным, жарким и сладким вещам, давно ушедшим, как и летние дни ее молодости.

Годы это листья, постепенно уносимые ветром, пока во дворе не останется ни одного.

Ева знала, что Национальная гвардия и полиция никогда не доберутся до Пайн-стрит. В Кэмберли пять тысяч жителей, и пока они организуются и начнут действовать, уже некого будет спасать. Она знала это, потому что солнце клонилось к закату, и скоро станет темно. А из тьмы придут чудовища. Она знала это очень хорошо. Может, повзрослев, она пыталась отгонять от себя эти мысли… чтобы по ночам было спокойнее спать… но всегда знала, что это правда. Сегодня ночью чудовища заберутся в каждый дом и убьют всех мужчин, женщин и детей.

Это будет не кромешная тьма, как в историях, рассказываемых в детстве ее матерью. Нет, сегодня будет светить луна, яркая и полная. Выглянут звезды, мерцая давно умершим светом, словно осколки алмазов.

Чтобы лучше видеть вас, мои дорогие. Когда я буду поедать вас.

Ева подумала о соседях. Она слышала уже много криков, а к исходу ночи их будет еще больше. Но она не станет обращать на них внимания. Людей ждет страшная смерть, как и ее саму, и ей нет до них никакого дела. Соседи избегали ее, ну и бог с ними. Она не держала ни на кого обиды. Она была одинокой женщиной, не то чтобы старой в свои пятьдесят три, но и далеко не молодой, живущей в большом ветхом, скрипящем по ночам от ветра доме.

Да и что бы они ей сказали, если уж на то пошло?

Ева, каково это находиться совершенно одной в этом большом доме, наедине с пожелтевшими воспоминаниями о давно умершем муже, слушая по ночам уханье совы на крыше? Она была рада, что ей не приходилось отвечать на этот вопрос. Иначе, она сказала бы им, насколько это ужасно просыпаться в три часа ночи и, протягивая руку к сильным плечам мужа, нащупывать лишь пустоту. Насколько ужасно быть одинокой и слушать собственную нарастающую тоску, обливаясь горячими слезами.

Но сегодня она не одинока в своих страданиях.