Чешежопица. Очерки тюремных нравов - страница 27

Надзиратель на шмоне проверяет зэка, ощупывает его, требует поднять руки, расставить ноги, осматривает сапоги, одежду, пачку папирос, кепку-пидорку. Осматривает со смаком, как артист и мастер своего дела, держит руку в промежности, ища якобы привязанный гибким бинтом чай. Все смеются и умиляются, а уж апогея достигает веселье, когда от пинка, запутавшийся в портянках чучек летит в грязь. Все в восторге: «Так ему, так ему, молодец, Сметана! (кликуха прапорщика)».

Бывает и не до смеха. Вдруг, как бы по команде на ходу поезда начнут раскачивать «Столыпин». Этот вагон несбалансированный — с одной стороны проход, с другой набитые зэками трехэтажные купе. Качают, качают в упоении, бегает, очумев, охрана, дергают тормоза. Наконец — крушение поезда. Стрельба, кровь, военные вертолеты.

Качают и воронки, погибая от удушья после опрокидывания машин, так как по инструкциям МВД СССР их открывать вне тюрьмы, зоны и территории суда не полагается. Валяются сутками автозэки до прибытия спецконвоев. А потом лезут, лезут в камеры, уплотняясь сапогами надзирателей, лезут, обливаясь потом и мочой, обблевывая друг друга, испражняясь, впадая в обмороки, с кровотечениями из носа, но лезут. Никто не скажет: «Хватит, рядом пустые камеры, не пойду, нет места. Стреляйте». Никто же тебя за это не убьет и солдата этого ты больше не увидишь. Так же, пожалуй, смертники лезли в газовые камеры и дрались за место в них.

Объясните, если сможете, такое явление. В 1963 году, похоже, спятила вся хозобслуга Чунской зоны. Около ста человек принесли чурочки в столовую, служившую, как и во всех зонах, одновременно и клубом, и стомиллиметровыми гвоздями, передавая гвозди и молоток друг другу, прибила к пенькам свои мошонки. Среди участвующих в этом мероприятии был и зэк, в прошлом генерал, прошедший финскую, германскую и японскую войны. Когда начальник отряда вошел к ним с лектором, который должен был провести беседу, никто не встал. Все кричали: «Не можем, гражданин начальник, встать, члены из дерева вытащить». Своих санитаров не хватило, пришлось пригласить из местной районной больницы для ответственного задания — гвозди из мошонок выдергивать.

В зонах малолетних психозы сущий ад и сплошной ущерб. То плющат кружки, то рвут одежду, то разбегаются. В них запрещается стрелять. Там, как считают, сплошной кипиш. Укажите, какая советская зона не пребывает в скрытом кипише? Администрация даже заинтересована в таком психозе и он нагнетается разными сообщениями, усиливается лекциями, режимными и политическими часами. Психоз амнистийный ожиданий держит зону даже крепче, чем автоматы охраны, верит простой советский человек, воспитанный страхом и популистскими лозунгами, во всесилие и милосердие правительства и ЦК КПСС, в справедливость законов. В конце концов, он даже благодушествует: «Разве плохо сидеть? Кормят, хоть и хреново, но мы и того не достойны; одевают — дают бушлат, зэчку, пидорку, две рубахи, два костюма, сапоги и портянки, как-никак заботятся; спим на матрасах с простынями, подушками, одеялом, можно даже на время отключиться под одеялом и подышать собственным духом; моют и даже мыло дают раз в месяц, полкуска хозяйственного, если его высушить, хватит и на физиономию; стригут зоновской машинкой — жить можно. На воле не лучше». Начинаются на эту тему бесконечные разговорчики: «Там, за забором — одна скука, надо каждый день вставать и ехать на работу в переполненных автобусах, стоять в очередях за продуктами, ждать десятками лет клетушки в малогабаритных хрущобках, ругаться каждый день с бабой, которая, ясно как день, в рабочее время спит в цехе с пузанчиком-начальником, добывать филки на еду, выпивку, курево. Жизнь на воле собачья. Дети отцов забывают. Только вот маму почему-то жалко. Но это так, кого-то надо и пожалеть». От таких раздумий становится жутко. Выход один — по-тихому подохнуть и ножками вперед из зоны.

Живность, которая водится в тюрьмах и зонах, рассматривается зэками через призму товарищества и сострадания. Не увидишь, чтобы воробьи в зонах вили, а ласточки лепили гнезда, вороны садились на столбы, а чижи на провода. Им сверху виднее — зона. Зэк же не терпит стерильности вокруг, он желает видеть вшей, клопов, тараканов, мокриц, пауков. Они разнообразят арестантскую жизнь и отвлекают от мрачных мыслей. Подходит зэк утром под лампочку и, найдя в нательном белье вошь, убивает не сразу, а рассматривает, бурчит: «У, какая корова, отъелась». И лишь тогда, извинившись, с жалостью приканчивает ногтями. К зэкам из-за отсутствия волос на голове не применим сибирский способ обнаружения вшей и их уничтожения, когда водят тыльным концом ножа по голове, раздвигая пряди волос и, подвинув к нему вошь или гниду щелкают словно кедровые орешки. Клопов убивают только больших, жирных, отъевшихся, черно-кровяных; малышей-клопиков жалеют: пусть еще поживут. В камерах стены от клопяных надавов выглядят сюрреалистично, а порой абстрактно, так как вокруг шконок из-под известковой штукатурки их выжигают спичками, делая черные мазки. Клопы горят с треском.