Чешские юмористические повести. Первая половина XX века - страница 32
В руках аптекаря был барометр, размерами чуть поменьше его самого, и свои объяснения он сопровождал столь стремительными манипуляциями с этим физическим прибором, что слушатели едва успевали отстранять головы. Один лишь обливающийся потом Грозната не предпринимал попыток уберечь вместилище своего выдающегося ума и всесторонней образованности. Да и не мог этого сделать из-за жирового колье на шее. При очередном фехтовальном выпаде аптекарева барометра он только моргал.
Прочие собеседники в пылу дискуссии пронзали друг друга полемическими уколами и уничтожающими взглядами. Нередко кто-нибудь хватал поднятую руку соседа и решительно тянул ее вниз. А поскольку каждый, напрягая голосовые связки, старался перекричать остальных, получалась дикая какофония.
— Радуга в восемь вечера над Чмертовом! — выкрикивал визгливым, до невероятности высоким голосом аптекарь, буравя слушателей одного за другим испытующим взором. Взор сей был тем более пронзителен, что усиливался толстыми увеличительными стеклами (Существенный после удаления катаракты носил очки). Стоило гному-аптекарю в споре обратить на кого-либо свои глаза, напоминавшие за этими лупами глазища разгневанного великана, как противник незамедлительно тушевался.
— Радуга в восемь вечера над Чмертовом, господа? — торжествующим тоном возглашал Существенный, патетически подчеркивая знак вопроса.
— А почему бы и нет? — осмелился возразить Грозната.— Коли уж будет радуга, почему бы ей, паралик ее разрази, не появиться именно там?!
— Окстись, пан казначей! — Существенный чуть не подскочил.— Ведь этак и спятить недолго! Ясно ж как божий день — радуга всегда стоит против солнца!
— Как дважды два,— подтвердил мыловар Доубек, вышедший в этот момент из своей лавки, что рядом с аптекой. Хоть был он запросто в синем полотняном фартуке и в нарукавниках, но щедро вышитая золотом феска да толстая золотая цепочка, свисавшая из верхней петли жилетки в нагрудный карман, свидетельствовали, что перед нами состоятельный ремесленник, или, иначе говоря, «промышленник».
Все ремесленники почитались в Цапартицах промышленниками и фабрикантами, а те, кто владел еще и земельными угодьями, удостаивались звания эконома или владельца недвижимости.
— Видали вы когда-нибудь, чтобы солнце садилось под радугой? — продолжал Существенный, наступая на Грознату.
— Под радугой? — пропел своим тенорком Грозната, точно курица в рассказе Райса >{22}.
— И этот осел написал подобную чушь?
— Ну, не то чтобы прямо, но как будто вы сами не знаете, что Чмертов лежит к западу отсюда. Не так ли?
— Вот уж что называется сел в лужу! — постыдно предал Корявого Грозната.
— Что с него, Матея, возьмешь?
Учитель Глупка, тоже принадлежавший к обществу, сидевшему перед аптекой, молчал, словно язык проглотил. Только побагровел до самых корней рыжеватых волос. Это он был автором статьи в последнем номере «Ч. л.», он, пока еще лишь стажер, но уже как-никак преподаватель физики в цапартицкой гимназии!
— Все это глупости,— послышался голос городского врача, чем-то напоминавший жужжание огромного шмеля,— меня бы тут ничто не смущало, если б не одно обстоятельство…
Кадык на тощей шее долговязого лекаря, с каждым словом подпрыгивавший почти до подбородка, вдруг остановился, и все напряженно ожидали, что же это за обстоятельство.
— Подумайте сами,— продолжал д-р Ройт басом, исходившим словно бы из-под мостовой,— ведь сей субъект категорически заявляет, что собрание окружного сельскохозяйственного товарищества не состоится. Это напечатано жирным шрифтом!
Когда говорил д-р Ройт, на него стоило посмотреть. И не только на его подпрыгивающий кадык, но и на его необычайно занятную мимику. Он говорил, будто выталкивал каждый слог откуда-то из желудка, помогая себе энергичным движением подбородка, тонкие щеки при его невероятной худобе дрожали, как некие акустические перепонки.
Все потянулись за печатным органом К. М. Корявого, покоившимся в грубых, как у каменотеса, ручищах Грознаты. Но, точно на грех, оказалось, что этот экземпляр «Ч. л.» начисто утратил способность служить средством информации. В лапах Грознаты он так измялся и пропитался потом, что даже д-р Пазоурек, прославленный венский реставратор древнеегипетских папирусов, был бы не в силах восстановить по этим комкам текст оригинала.