Чешские юмористические повести. Первая половина XX века - страница 46

— Ну, раз уж оно так!

Учителю Глупке этого было вполне достаточно. С тех пор он считал себя официальным женихом барышни Барбары Ировцевой. Нам известны фантасмагорические представления Барушки о том, сколь велика удача для деревенской девушки — увести из-под носа цапартицких красавиц «учетеля». Поэтому всякому понятно, что и ее распирало от счастья.

Вторым женихом Барушки оказался не кто иной, как наш друг — Бедржих Грозната. Да, да, есть за ним такой грех, и пусть он сам теперь расплачивается. Как-то после собрания поверенных аграрной партии в трактире «У Шумавы», где Грозната с Ировцем обыграли в карты всю свою дружину и засиделись до поздней ночи, зашел у них за кружкой пива разговор.

Душевная размягченность, вызванная совместной удачной «охотой», помогла вскипеть и излиться самым сокровенным чувствам Грознаты, кои он давно лелеял в груди, но пытался сдержать. Когда в результате общения со старостой этот добряк понял истинную цену непроверенных слухов, будто в доме Ировца не хватает чулок, которые не столько снашиваются, сколько употребляются для хранения гульденов, и когда благодаря своему служебному положению он имел случай убедиться, что с той же целью Ировец использует, причем в масштабах, достойных всяческого уважения, и более современные средства, а именно — сберегательные книжки, чувства, пылавшие в его мужественной груди, не могли не вырваться наружу.

— К чему таиться! — закончил он исповедь, обращенную к будущему депутату.— Вы — отец и знаете, что и как, кто вы… и кто — я…

Смесь неподдельного удивления и деланной радости, изобразившаяся на лице Ировца, возымела успех.

Если бы «верджинка» старосты была скручена из листьев щавеля, и то на гладко выбритом пространстве вокруг его рта не образовалось бы такого множества морщинок, а поскольку сигара грозила выпасть из растянувшихся губ, он сам вынул ее и со словами: «По пташке и клетка!» — сплюнул сквозь зубы.

— По рукам, папаша?! — пропел обитающий в утробе Грознаты тенор. И не успел Ировец вернуть сигару на прежнее место, как очутился в объятиях Грознаты. Дядюшка дважды смачно чмокнул второго будущего зятя, а тот сразу же утерся платком, вероятно, чтобы сохранить сии отеческие поцелуи на память.

Ировец молча заерзал на стуле — впрочем, почти незаметно — и наверняка почесал бы за ухом, если бы с момента выдвижения в кандидаты не оставил некоторых скверных привычек.

Он вспомнил о многочисленных отцовствах Грознаты и о том, сколько несчастных полудев могло бы в Цапартицах претендовать на новоявленного Барушкиного жениха.

— Пан казначей,— изрек наконец староста,— нашей девке о том говорить не след [30]. Подождем до выборов!

Хотя Грознату это и задело, он заглушил все сомнения бодрой болтовней:

— Мы ж друг друга знаем, оно конечно, сперва — в депутаты, а потом — пускай едут сваты. Да и где нашему брату взять время, чтобы женихаться. Короче, сделал дело, а уж там гуляй смело…

Казначей еще битых полчаса молол языком насчет того, как это важно, чтобы его свадьба с Барушкой, о которой он говорил, словно все уже было решено, состоялась «ну, разумеется», только после выборов.

Кто был третьим женихом Барушки — выявилось как раз сегодня за Бабьим Пупком.

Если Ировец не решался «выкать» Грознате, то каким же пигмеем он казался себе рядом с графом из Ногавиц. Дядюшка не в силах был преодолеть некий атавистический ужас почтительности перед сим «свободным паном», сохранившим свою свободу до столь преклонного возраста, что это уже становилось серьезной угрозой для продолжения ногавицкого рода, последним мужским представителем коего он значился.

От более придирчивого наблюдателя не могла ускользнуть некая чрезмерная подвижность шейных позвонков графа, отчего голова у бедняги не слишком заметно, однако с назойливым постоянством покачивалась из стороны в сторону…

Естественно, что даже положение кандидата в депутаты не помешало Флориану Ировцу при каждом удобном и неудобном случае величать графа, своего высокородного благодетеля и вечного должника,— «ваша милость». «Ваша милость» — это самое малое, чем он мог выразить почтение пану из Ногавиц.