Четвёртый круг - страница 16

Дабы очами своими недостойными, что мгновением ранее на богохульство адское глядели, зрелище это пресвятое, богоявленное не осквернить, монахи уперли их сокрушенно в пыль земную, где им единственно место подобающее, но я — нет, прости, Господи, дерзость мою беспредельную. Пристально глядел я, и не только себя ради — ибо кто я такой, раб Божий убогий, — но ради Мастера моего, потому что понял вдруг, что это к нему спасение небесное идет, что это Всевышний, в милости Своей неизмеримой, смилостивился наконец над ним, славившим Его в картинах, договор проклятый с сатаной простил и поспешил на помощь в час последний, когда князь тьмы уже протянул когти свои ужасные за душой грешной измученной.

Ибо если не так, откуда бы тогда взялся этот свет ангельский, Эдемский, что через узкое окошко подвала изливался, сменив тьму и хохот тот адский, — свет, который, понять нетрудно, лишь отблеск малый этого сияния божественного, что сопровождало явление перста Господнего.

А перст Господа нашего праведного, милостивого продолжал быстро к земле спускаться, новый день неся с собой еще до рассвета, лишь моим взглядом радостным провожаемый, пока, в славе безграничной, не коснулся благодатью своей вершин холмов темных на востоке, как раз там, где через малое время появилось солнце утреннее над горизонтом розовым, словно подтверждение яркое, окончательное божественному знамению этому чудесному.

Он не имел имени, но не был и безымянным.

Редкие миры, знающие о его существовании, давали ему разные названия, но ни одно полностью не подходило, правда, описывали они его достаточно верно. На Трех Солнцах его звали Собиратель, но он таковым себя не воспринимал, хотя действительно иногда собирал, ради забавы, крошечные формы из жесткой энергии, заплывшие в его сеть. За эту сеть, растянутую между семью звездами вблизи центра галактики, где он возник, на Голубом Шаре его прозвали Паук, но он никогда не понимал, что это означает. Не слишком он проникал и в смысл имени Существо, подаренного ему на Дальнем Краю, но чувствовал внушаемые этим именем страх и беспокойство и избегал их, потому что они быстро переходили и на него, а он не любил неприятного опыта.

Из всех прозвищ больше всего ему нравилось Игрун, хотя и оно до конца не отражало его сущность. Он получил его на Большой Ноге, в мире, окруженном мягкой, жидкой энергией, рыбоподобные жители которого почти никогда не поднимались на поверхность энергетического океана под тесно расположенные солнца ближайшей планетной системы, однако знали о нем, ощущая его резкие, хоть и тонкие вибрации, идущие с самого края Черной Звезды, с которой он был связан прочными нитями живой силы.

Они различали в этих вибрациях близость, даже родство с собственным психическим складом, правда, на уровне только недавно родившегося существа, что все вокруг себя переживает как игру. Это восприятие его детской, наивной природы, хоть и не вполне достоверное, наполняло их симпатией к нему, пониманием и снисходительностью к его шалостям и капризам в звездных масштабах, которые столь беспокоили и даже повергали в отчаяние другие расы.

Однако рыбоподобные существа быстро вырастали и прекращали играть, а Игрун с виду оставался тем же, не меняя своего простодушного нрава, или, быть может, так только казалось пловцам из огромного газового океана Большой Ноги из-за их совсем короткой жизни.

Хотя он существовал неизмеримо дольше всего их вида, и, вероятно, будет существовать здесь и после того, как они исчезнут, он им все же завидовал, — впрочем, как и всем остальным существам, которых встречал, с длинным и коротким сроком жизни, похожим на него и совсем иным, — из-за одного свойства, которым он не обладал или считал, что не обладал. Все остальные знали свое происхождение, многие догадывались и о своем предназначении в общем порядке вещей, пусть даже совсем неприметном, а у него в этих двух вопросах была полная неясность, темнота.

Он хорошо знал место, где осознал себя, так как оставался с ним в постоянной связи, но это пробуждение не могло быть и его рождением, потому что возле Черной Звезды никто никогда не рождался. Наоборот, там был конец всего. Все, что оказывалось вблизи нее, бесследно исчезало в неудержимо вращающейся огромной черной воронке, голод которой по мере поглощения любых форм энергии не утолялся, а только увеличивался.