Четвертый перст - страница 7

Тяжелая и холодная рука упала мне на плечо, как гром среди ясного неба. И как только я повернул голову в сторону владельца этой большой ручищи, мне смачно прилетело в лицо. Да-а… описывать весь спектр чувств я не буду, но пол лица у меня просто потеряло чувствительность, мог бы даже сравнить с невритом лицевого нерва, а дальше наступила темнота.

Очередное пробуждение было отвратительным, головная боль сопровождала меня при каждом резком движении. Глаз не открывался, а остальная часть лица побаливала. На миг показалось, что лицо повстречалось со сковородкой, но и несколько раз полюбила стол, стул, табуретку и еще не известно что. Еще у меня болели ребра, видимо с ноги прописали для пущей уверенности.

— Чертовы мусора! — сказать это было сложнее, чем я думал.

Рот издал нечленораздельные звуки, мало похожие на человеческую речь, но мой посыл был явно понятен. Кровь со слюнями, обильно текла из рта, кажется мне порвали губу? Подбородок был тоже рассечен, не так сильно, как губа, но тоже доставляло небольшое неудобство. Только после осмотра себя я обратил внимание на запах чего-то довольно давно протухшего, возможно не мытого и оттого отвратительного зловония. Амбре стояло такое, что в глазах снова замелькали звездочки, и я захотел снова прыгнуть в объятия морфея. В углу справа, мне показалось, или что-то шевельнулось. Было темно и я не мог нормально рассмотреть, что там находилось. Надеюсь этому некто так же наплевать на меня, как и мне наплевать на него, сейчас, единственное, что мне хотелось, это чтобы меня не трогали как можно дольше. Надеюсь, менты будут меня долго оформлять и мне удастся просто полежать в обезьяннике.

Кстати о нем. Обезьянник был отвратительным, я даже не заметил лампочки под потолком, может быть она и была, но видимо ее скрутили, или разбили.

— Уроды. — короткий, но емкий вывод, таить обиду на полицию я не стал держать в себе.

Тут заметил интересную вещь. Вот именно, мне не показалось, именно вещь, вещь которая оказалась на мне. Эта майка, нет, больше похожа на льняную рубаху, которая была мне до колен. Старый неровный покрой ткани неприятно тер кожу, но вместе с этим пришло осознание того, что обо мне хоть и чуть-чуть, но позаботились. И вместо того, чтобы мне впадать в очередную депрессию я довольно улыбнулся, сидеть тут голым и мерзнуть я не хотел. Все-таки небольшая гордыня у меня была, вру конечно, гордыня была у меня большая, каждой своей пассии об этом рассказывал, так что не судите строго.

Радуясь обновке начал осматриваться по сторонам. Темное помещение, на полу лежала жухлая солома, а по углам неясно вились темные силуэты. Солома!?

— Все-таки мусора есть мусора, и живут в мусарне. — от сказанного непроизвольно скопилась слюна с кровью, пришлось сплюнуть прямо рядом с собой. Кровь на губе снова начала сочиться с новой силой. Сначала старался языком зализать рану, но это не помогало, поэтому просто закрыл рот и старался поменьше шевелить губами, надеясь по скорей затянуть рану свежей коркой крови.

Глаза ещё не успели полностью привыкнуть к темноте и поэтому я не мог всё рассмотреть все так как надо. Единственный лучик света, который падал с высока шел из небольшого окошка, на которой была решетка. Тут до меня начало доходить что я скорее всего нарушил какой-то закон в неизвестном мне месте, возможно в селе, и от этой ситуации у меня пошли мурашке по коже. Пятнадцать суток сидеть за пьяный дебош я не хотел.

— Боже! — воскликнут я.

А вдруг я кого по пьяни зарезал, ну или сел в машину и задавил прохожего? Задаваться вопросом откуда у меня машина я не стал, в мозг стадом поперли идеи за что я могу сесть в тюрьму и мне стало плохо. Всё же, единственное что меня обрадовало, так это то, что я не находился на улице и не мерз, как последняя собака и не замерз на улице до смерти.

— Есть тут кто живой. — спросил я.

— Есть, милок, почем не быть тут простому работяге, — сказал некто из темноты угла обезьянника.

Этот старческий голос был настолько скрипуч, что от него начало сводить мои уши, но одновременно с этим, мне стало чуточку легче. Звук голоса дал мне некую точку, на которую можно было опереться.