Четвертый разворот - страница 8

— Вам все ясно, господа хорошие? Срок — три часа тридцать минут.

Клавдия Никитична спросила:

— А куда ж теперь нам, господин староста? С детишками по такому-то холоду да слякоти?

Не скрывая насмешки, тот ответил:

— В древности наши предки не гнушались такими сооружениями, как пещеры. И жили, представьте себе, не помирали. Вам все ясно?

Довольный своей шуткой, староста взглянул на часы, сказал строго, ни на кого не глядя:

— Осталось два часа двадцать одна минута. Р-расходись!

Однако уже через час к дому Клавдии Никитичны подъехала грузовая машина, остановилась у ворот, и шофер дал длинный сигнал. Анна вздрогнула и испуганно посмотрела на мать.

— Быстрее одевай Алешку! — сказала Клавдия Никитична. — И не дрожи, как лист на ветру. Пойдем в Осиновку, там небось приютят, свет не без добрых людей.

Она взяла чемодан, доверху набитый вещами Анны, и понесла его на стоявшую во дворе тачку. Анна торопливо продолжала натягивать на Алешку свитерок, прислушиваясь к шуму во дворе. Она стояла спиной к двери и не сразу заметила вошедшего в комнату немца. Но вот Алешка дернул ее за руку, громко сказал:

— Мама, погляди, фриц!

Это был офицер, летчик, через плечо у него висел планшет с картами, а на ремне, поверх черного плаща-дождевика, — пистолет в приоткрытой кобуре!

Взглянув в его лицо, Анна увидела холодные серые глаза и такую же холодную улыбку на красивых, резко очерченных губах. Скорее, это была даже не улыбка, а то ли гримаса надменной любезности, то ли насмешка…

Немец стоял, широко расставив ноги, смотрел на Анну и молчал. Анна тоже молчала. И боялась пошевелиться. Ей казалось, что стоит сделать какое-нибудь движение, и немец сразу же потянется за пистолетом. Недаром же он оставил кобуру открытой.

Но офицер вдруг сказал:

— Я слышал, что русские, встречая гостей, обычно говорят: «Милости просим». Я не ошибаюсь?

Он говорил по-русски с едва заметным акцентом, и Анну это очень удивило. На миг ей даже показалось, что летчик, стоящий перед ней, вовсе и не немец, а один из товарищей ее Клима, каким-то чудом попавший в Высокий Дуб. Однако эта абсурдная мысль сразу же сменилась другой, когда офицер, гася улыбку, спросил:

— Или таким гостям, как я, вы не рады?

На его лице появилось выражение такой же жесткости, какую Анна уже видела у рыжего ефрейтора, бесцеремонно схватившего ее за подбородок. И так же, как тогда, она почувствовала животный страх, перед чем-то неизбежным и необъяснимым. Не пытаясь ни заглушить этот страх, ни притупить его, Анна чуть слышно проговорила:

— Нет, почему же… Милости просим… Но… нам надо уходить.

Офицер как бы удивленно пожал плечами:

— Уходить? Зачем? Разве это обязательно?

— Приказ вашего коменданта, — ответила Анна.

Немец снял планшет и небрежно бросил его на стол. Потом, усевшись на скамью, сказал:

— Наши солдаты прочесывают сейчас все дороги, чтобы обезопасить себя от всяких неожиданностей… Вы можете случайно попасть в зону прочесывания… Вам не жаль вашего мальчика?

Он взглянул на Алешку, и Анне показалось, что в его взгляде проскользнуло участие. Даже выражение его лица заметно изменилось: оно стало как-то мягче и приветливее.

В это время на улице послышался крик женщины, потом короткая автоматная очередь и снова крик.

— Мама! — побелевшими губами прошептала Анна и бросилась к окну. Отдернув занавеску, она, боясь увидеть что-то ужасное и непоправимое, посмотрела через мокрое, все в дождевых каплях стекло.

В луже, раскинув руки в стороны, лежала женщина. По яркой цветастой шали, валявшейся рядом с ней, Анна узнала Лизу Коробенко, заведующую местной библиотекой. Дня три назад Лиза говорила ей: «Главное, их не надо бояться, Анна. Нисколечко, понимаешь? Они не столько храбрые, сколько наглые… Наглые до беспредельности. И, поверь мне, они боятся нас куда больше, чем мы их…» И вот…

Анна, пятясь, отошла от окна, обессиленно опустилась на стул. Немец за это время не сказал ни одного слова, не сделал ни одного движения. Сидел, изучающе глядел на Анну. Алешка посреди комнаты тихонько плакал.

Наконец офицер проговорил:

— Война — это страшно. Много ненужных жертв. Очень много. — С минуту помолчал, словно задумавшись, и добавил: — Когда погибает солдат — это почти нормально, но когда вот так… Вы твердо решили уходить?