Чикшулуб - страница 4

– Где это? – спрашиваю я настойчиво. – Какой кабинет? Куда нам пройти?

Тут в дело вмешивается голос Морин, примитивный, холодный, и то, что она произносит, не вопрос, не требование, это мольба: – Что с ней?

Снова щелчок мыши, хотя этот только для видимости, да и глаза совсем не отрываются от монитора. – Произошло ДТП, – отвечает медсестра. – Её привезла скорая помощь. Это всё, что я могу вам сообщить.

И в этот момент я осознаю, что мы тут не одни, что кроме нас под регистратурой топчется много прочего народу – таких же зомби как мы, наспех одетых и истекающих водой так, что бежевая ковровая дорожка на полу аж почернела, пропитавшись ею, – шаркающих, ноющих, цепляющихся друг к другу, с тоской и безысходностью в глазах. И почему, спрашиваю я себя, мне пуще всех, кого я когда-либо знал, ненавистна эта медсестра, эта молодая, ненамного старше моей дочери, девушка с волосами забранными в пучок и натянутой поверх него белой бейсболкой вроде сувенира, девушка, которая просто выполняет работу? Почему мне так хочется протянуть руки над разделяющей нас стойкой и быстро пробудить в ней ясное осознание терзающих меня чувствах ненависти, страха и страдания? Почему?

– Тед, – окликает меня Морин и я чувствую на своём локте её хватку, после чего мы вновь пускаемся в путь, торопливо, быстрым шагом, практически бегом, – прочь отсюда, вдоль по коридору под ярким светом ламп, которые и сами по себе смертоносны, в места похуже, гораздо хуже.

Но то, что будоражит меня в связи с Чикшулубом, кроме того, что он истребил динозавров и вызвал катастрофические и необратимые глобальные изменения, это более глубокий вывод о том, что мы, как и все наши деяния, опасения и пристрастия, так безнадежно непоследовательны. Да, мы знаем, что смерть уничтожает нашу индивидуальность, но поскольку онтогенез воспроизводит филогенез, то наш род продолжается, человеческая жизнь и культура наследуются – что при отсутствии бога позволяет нам смириться со смертью индивидуума. Но если всерьёз отнестись к опасности Чикшулуба ... или грядущего Чикшулуба, гигантского астероида, который с жутким рёвом может рухнуть на землю, стерев с неё всё и вся в любой миг, даже сейчас, когда ваши глаза бегают по строкам этой страницы, – что с нами будет?

– Вы её родители? – Мы уже в другом помещении, более глубоком и очень узком, громкоговорители бормочут свои бесконечные заклинания, "Доктор Чандросома в реанимацию", "Доктор Белл, вызывается доктор Белл", и здесь нас ждёт другая медсестра, ещё старше и суровее первой, с ещё более мертвецкими глазами и линиями вроде кисетных тесёмок, туго опоясывающими губы. Она обращается к нам с женой, но я не в состоянии ничего ответить, ни "да", ни "нет". Я парализован, ошеломлен. Если я признаю Мэдди своей, а значит я снова вступаю в правоотношения, то тогда я, конечно же, накличу на неё беду, ведь те возможные и невозможные силы, те боги бесконечно больших и бесконечно малых миров, увидят, как безмерна моя к ней любовь, и заберут её, чтобы просто из вредности проучить меня за моё в них неверие. Вуду, Худу, Сантерия, Господи простите меня, ибо грешен я ... Тут до меня доносится голос жены, исходящий словно из запертого сейфа, единственное односложное тихое слово, – Да, – и затем вопрос, – Она будет жить?

 – У меня нет такой информации, – отвечает медсестра голосом нейтральным, даже, можно сказать, бездушным как у робота. Это ведь не её дочь. Её-то доченька, небось, дома, спит в ворохе плюшевых мишек, розовых простынок и пуховых подушечек и её ночничок поблескивает словно всевидящее око охранника.

Я не сдерживаюсь. Всё эта её нейтральность, эта бесящая бездушная нейтральность – а когда уже кто-то начнет отвечать за что-то? – А какая информация у вас есть? – вопрошаю я, наверное, излишне громким голосом. – Разве это не ваша работа, прости господи, знать, что здесь происходит? Вы звоните нам посреди ночи, говорите, что наша дочь пострадала в ДТП, а теперь говорите, что у вас нет никакой грёбаной информации?

Другие посетители поворачивают головы, испепеляют нас взглядами. Одни из них сутулятся в оранжевых пластиковых стульях, расставленных по полу, другие бродят по коридору и, беззвучно шевеля губами, молятся. Они тоже жаждут информации. Все мы жаждем информации. Мы жаждем новостей, добрых новостей: Всё это было недоразумением, так, мелкие ссадины и ушибы (правильный термин – травмы) – ваши дочь, сын, муж, бабушка, двоюродный племянник выйдет с минуты на минуту вон из той двери...