Читаю «Слово о полку...» - страница 8

А переправлялись, вероятно, в неудачном месте — закоряженном, заросшем лозой. Когда убегаешь, не до выбора...

Сторонники «устья» вправе возразить: но ведь Ростислав и Мономах могли переправляться в широком месте, в устье Стугны. А был там роковой куст или нет, неизвестно. Ответ один: если Ростислава нашли там, где он утонул, значит — куст. Если не нашли (или нашли ниже по Днепру), значит — устье. Течение Стугны должно была снести его в Днепр.

В «Повести временных лет» о паводке 1093 года сказано, что Стугна «наводнилась велми». Там же сказано, что Ростислава «поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нем мать, и все люди печалились о нем сильно, юности его ради».

Нашли его в Стугне, иначе летописец назвал бы Днепр. Да и не найдешь весной в Днепре тело: за день снесет за десятки километров. И сейчас весенние паводки Днепра — лавина мутной воды. Тогда она была еще мощнее. А кругом рыскали половцы. Победив Мономаха и Ростислава, они собирались осадить Киев. Ростислава нашли под тем же кустом, где он утонул.

Оставалось для меня неясным слово «ростре». «Ростре на кусту...»

Однажды утром позвонил Андрей Николаевич Робинсон и говорит: «Вы правы, не рострена к устью, а ростре на кусту. Рострé — затереть. Столбец (уже не помню, какой) у Срезневского». Без лингвистики все-таки не обошлось.

Затянула (затерла) река под куст князя юного Ростислава, затворила на дне возле темного берега. Плачет мать Ростислава... После затворила — нет точки, и Днепра нет. Есть дно при темном береге. Темный, как я думаю, — не скорбный, а просто темный — мутный. Вода Днепра и его притоков — темная, берега большей частью глинистые. Потому и не спасли. Оправдательный эпитет. Ведь утонул на глазах князь! А что увидишь в мутной воде, да еще под стрелами половцев?

В строке «затвори днъ прь темнъ березъ» слышится Днепр, и географически он неподалеку, но это всего лишь звуковой мираж, свойство великой поэзии, когда слышишь больше, чем сказано.

В сентябре 1983 года в Киеве закончился международный съезд славистов, и мы поехали в Белую Церковь. Автобус остановился перед мостом. Еще не высохла утренняя роса, и не все пошли лугом к реке. В лодках сидели рыбаки.

— Вот и Стугна, — сказал Дмитрий Сергеевич Лихачев.

Мы стояли на берегу узкой темной речки, не так уж далеко от ее впадения в Днепр. Странно, ничто не шевельнулось в душе. Медленно текла Стугна, блестело на воде косое солнце, молчали в лодках рыбаки. У моста стояла целая дружина именитых славистов: Дмитриев, Панченко, Творогов, Колесов. И я подумал, что Стугна в «Слове...» — тревожнее, глубже: в нее смотрел великий поэт...

Вот и всё. Мы поехали дальше.

Эти догадки о гибели Ростислава заинтересовали ученых Пушкинского Дома, они решила напечатать статью в своем сборнике.

Прошел почти год, и однажды, перечитывая «Детские годы Багрова-внука», я нашел описание трагического случая с мельником. Во время весеннего разлива пьяный мельник (была Пасха) решил сократить дорогу и утонул в неширокой полой канаве: его затерло под куст... Вот как об этом пишет Аксаков:

«...Прискакал с лодкой молодой мельник, сын старого Болтунёнка. Лодку подвезли к берегу, спустили нá воду; молодой мельник замахал веслом, перебил материк Бугуруслана, вплыл в старицу, как вдруг старый Болтунёнок исчез под водою... Страшный вопль раздался вокруг меня и вдруг затих: все догадались, что старик Болтунёнок оступился и попал в канаву; все ожидали, что он вынырнет, всплывет наверх, канавка была узенькая, и сейчас можно было попасть на берег, но никто не показывался на воде. Ужас овладел всеми. Многие начали креститься, а другие тихо шептали: „Пропал, утонул...”

...До самого вечера искали тело несчастного мельника. Утомленные, передрогшие от мóкрети и голодные люди, не успевшие даже хорошенько разговеться, возвращались уже домой, как вдруг крик молодого Болтунёнка: „Нашел!” — заставил всех воротиться. Сын зацепил багром за зипун утонувшего отца и при помощи других, с большим усилием, вытащил его труп. Оказалось, что утонувший как-то попал под оголившийся корень старой ольхи, растущей на берегу не новой канавки, а глубокой старицы, огибавшей остров, куда снесло тело быстротою воды».