ЧП в вагоне 7270 - страница 11

— Сколько людей участвовало в разговоре?

— Мужчина, по-моему, и женщина. Женщина чтО-то объясняла. Когда я уходил, был еще стук двери. Разговор… И вдруг крик!

— Вы хорошо его слышали?

Составитель передернул плечами.

— И сейчас в ушах! Будто с жизнью прощался!

— Теперь покажите место, где вы в тот момент стояли.

— Можно.

Они прошли к главным путям. Желтоватое пятно, замершее было на минуту у платформы, теперь заметно увеличивалось в окружности.

— Электричка, — предупредил Денисов.

— Я вижу.

Они остановились, вглядываясь в темноту.

Вслед за ярким пятном из вихря поднятого снега показалась отчетливо видная округлая кабина локомотива с прожектором вверху и светлыми пятнами по бокам — словно многократно увеличенная зеленая голова гигантского насекомого. Вокруг все было по-прежнему тихо. Голова насекомого приближалась. Через минуту-другую раздался грохот, похожий на обвал, и снова все стихло.

Составитель и Денисов двинулись дальше через главные пути к ситценабивной фабрике.

— Здесь.

Место, на которое указал составитель поездов, находилось примерно в ста пятидесяти метрах от вагона.

Можно было предположить, что крик последовал через минуту после слышанного Сидорчуком разговора и явился его завершением. Составитель, собственно, так и считал.

— Видимо, ударили чем-то тяжелым… — сказал он. — Крик был сильный. Но короткий.

— После того как вы услышали стук двери… — Денисов вернул его на несколько минут назад. — Разговор прекратился?

— По-моему, нет. — Он не был уверен. — Но ведь я уже шел вокруг вагона. Мне кажется, я все время слышал мужской голос. Пока не отдалился.

«Странно… — подумал Денисов. — Ольшонок обрисовал обстановку по-другому».

— Что за ощущение от услышанного? Хотя бы примерно… — спросил он Сидорчука. — Хоть что-нибудь! Что вам показалось? Ссора? Объяснение в любви?

Составитель пожал плечами.

— Не объяснение.

— Значит, ссора? Или повествование. Обмен мнениями…

— Ручаться не могу. — Сидорчук помялся. — Мне кажется, одно слово я разобрал: «Отдай!»

— «Отдай!» — Денисов был озадачен. — А голос?

— Мужской.

— С угрозой?

— Пожалуй. — Он снова не был уверен.

— После того, как раздался крик… Вы обернулись. Из вагона кто-нибудь появился?

— Нет… — Составитель понимал, что значит его отрицательный ответ. Он вздохнул: — Вернее, не знаю. С товарной станции подавали состав на посадку. Как раз между мной и почтово-багажным… Ничего не было видно.

— Я понял.

На закруглении подъездных путей они расстались.

Сидорчук пошел вдоль колеи к себе, на ситценабивную, — там, у будки составителей поездов, рядом с полосатым шлагбаумом, уже несколько минут чернела неправдоподобно вытянутая тень маневрового тепловоза. Денисов вдоль восьмого пути повернул к отделению перевозки почты.

По дороге он по рации связался с Сабодашем:

— Возвращаюсь на базу. Какие у вас новости? — Выходя в эфир, считаясь с возможностью быть услышанным, Денисов обращался к Антону сугубо официально и преимущественно на «вы».

— Все по-прежнему, — отозвался Антон.

— Второй помощник начальника вагона у вас?

— Да. Закончил писать объяснение.

— Что-нибудь интересное? — Денисову не хотелось терять времени.

Антон процитировал по документу:

— «Отдыхал у себя в купе, где и был разбужен вошедшим в вагон сотрудником милиции…»; «Играл на гитаре, занимался сольфеджио, читал…»; «Явилось полной неожиданностью…»

— Он свободен?

— Сейчас? Да.

— Буду с ним говорить, — предупредил Денисов. — Конец связи.

— Салов Валера… — представился второй помощник. Мельком оглядев кабинет, помощник Ольшонка принял за должное и арку, и колонну, и ступени у входа.

На вид Салову можно было дать не меньше двадцати семи — двадцати восьми, в действительности, судя по анкетным данным объяснения, не было и двадцати четырех лет.

Зеленоватые, бутылочного цвета глаза, темно-рыжие вьющиеся волосы. Одет он был в приталенное пальто с подложенными плечами и погончиками.

— Садитесь. — Денисов с любопытством следил за ним.

— Благодарю. — Он сел, подобрав под стул ноги.

Туфли, заметил Денисов, были на высоченном каблуке, белые от пыли, которая была совершенно немыслимой в Москве при почти тридцатиградусном морозе.