Чтецы сердец - страница 8
Но последним значимым поводом для беспокойства оставался, конечно, самый договор с Добрым Народом — окончательная расплата крепко пугала: Амелиус слыхивал, конечно, о коварстве темных альвов при исполнении таких договоров. Говаривали, что нередки случаи, когда одна ночь в волшебной стране оборачивалась для пировавшего там сотней лет, прошедшей в божьем мире. А уж сорок семь дней… Особливо же учитывая, что срок тот за ближайший год может вырасти…
В довольно смятенном состоянии духа Амелиус Троттенхаймер, подъев с дощечки остатки ветчины и запив их добрым глотком винца, стал собираться — благо, для быстрого бегства вещей у него было совсем немного: лекарская сума да несколько рукописных трактатов, куда он заносил свои наблюдения за сновидениями. Перемена одежды тоже не заняла много места.
Но прежде необходимо было выполнить долг. Амелиус Троттенхаймер отодвинул опустевшую дощечку, расправил перед собой четверть листа довольно поганой серой бумаги и, обмакнув очиненное перо в чернила, принялся писать: «Достопочтенный господин Хертцмиль! Обстоятельства заставляют меня срочно покинуть гостеприимный кров госпожи Линц и держать путь в города и веси, находящиеся довольно далеко от благодатного Остенвальда. Вместе с тем, с радостью сообщаю Вам, что я сумел разрешить загадку Вашего сна и, одновременно, Вашего же недуга. Полагаю также, что мог бы предложить некое средство, что облегчит Ваши телесные страдания и полностью очистить Вас от скверны болезни…».
— Обоих — гнать в шею!
— Однако, дядюшка…
— Гнать! Если эти рукосуи не смогли устеречь обычного лекаришку, то не в надомной страже им ходить, а на конюшне — навоз убирать.
Господин управитель разволновался столь сильно, что щеки его окрасил румянец — и не болезненный, как бывало в последнее время, а самый что ни на есть румянец досады и сильного душевного волнения. Гуго Хертцмиль даже привстал на постели, упираясь в перины ослабевшими за время болезни руками.
Наконец, слегка успокоившись и даже приняв от Герды ковшик с питьем, господин Хертцмиль перевел дух.
— А что за бумага, о которой эти болваны говорят?
— Письмо от лекаря. Адресовано лично вам, дядюшка. Даже воском запечатано.
— Запечатано? Ну-ка, подай его.
Вольфганг с некоторой неохотой извлек из недр одежд своих письмо и протянул господину управителю.
Оно и вправду было искусно перевязано плетеным шнуром с привешенной печатью красного воска. Наскоро осмотрев письмо и уверившись, что его никто не пробовал вскрыть, Гуго Хертцмиль сломал печать и расправил послание на покрывале. Коротким жестом не дав приблизиться племяннику (тот состроил на лице выражение оскорбленной в лучших намерениях невинности), сосредоточился на острых лекарских письменах.
По мере чтения лицо его сперва побледнело, потом же на него вернулся румянец — Вольфганг готов был прозакладываться на десяток золотых, что господин управитель испытывал нечто вроде смущения.
Наконец Гуго Хертцмиль скатал письмо и сунул его под подушку.
— Вот что, Вольфганг, — проговорил господин управитель, тиская подбородок в кулаке. — Вот что: найди мне этого лекаря. Хоть из-под земли достань. Но — живым, слышишь? Уж больно хорошо истолковывает он сны — такое умение всяко пригодилось бы и мне, и, быть может, господину барону. Опроси рейтаров — не мог же он уехать совершенно незамеченным! И вот что еще…
Тут господина управителя наконец разобрал кашель, отступивший было в это утро, и некоторое время он лишь сипел да схаркивал в подставленную верной Гердой миску. Наконец грудные боли стишились, Гуго Хертцмиль перевел дух и докончил:
— И еще — мне понадобится человек, знающий в магических искусствах: возможно, священник, возможно, и какой другой знаток — господин лекарь оставил указания, каким образом, по его мнению, я могу избавиться от насланной на меня хвори.
Вольфганг Хертцмиль задумался на мгновение — на лице его отобразилось некое борение мысли. Наконец он поднял глаза на дядю и усмехнулся:
— Кажется, я смогу помочь вам, дядюшка. Я как раз вспомнил, что у меня есть на примете один знатный экзорцист и знаток магических искусств, ученик самого Йоганна Вагнера — некий Ульрих Фрекке. Я тотчас пошлю за ним, дядюшка, и уж он-то сумеет облегчить ваши страдания.