Что с вами, дорогая Киш? - страница 26
— Вы очень славный и умный человечек, — успокаивал Петер. — Я совсем не хотел вас обидеть. Обстоятельства вас прямо-таки обязывают…
— Тащить картошку в Италию… не беспокойтесь, это я и без вас знаю. Но поглядеть кой-чего мне тоже охота… чего-нибудь… Я же не варвар все-таки…
Марта вытащила зеркало и спустила прядку на лоб.
Петер тем временем предался размышлениям о собственной жизни. Холостяцкая квартира. Книги. Полки от пола до самого потолка. Слева большая картина, написанная маслом. Купил в рассрочку перед отъездом. И никто не потребует отчета. В крайнем случае, если придется, посидит на хлебе с маслом. Тетушка Кати стирает, гладит, прибирает — словом, делает все, что нужно. Обед — в заводской столовой, а по воскресеньям — в «Бороштяне». Ужин приносит дворничиха. С одеждой у него не слишком. Но это его мало волнует. Внешние детали перестали его занимать лет этак в двадцать.
А тут — пятеро на каждый кусок! Это же ад кромешный, а не жизнь. Сколько можно заработать в такой вот распивочной?
— Счастье, что у вас такие сильные плечи… что в вас столько энергии… — Петер старался говорить как можно мягче.
— Поглядели б на мои старые фото — нипочем бы не поверили, что это я. — Голос у Марты сел. — В пятьдесят третьем я работала в кассе… парфюмерный магазин, в самом центре… Весила шестьдесят один килограмм, притом в зимнем пальто. Волосы длинные, черные, вот досюда…
— А как вы попали в… на нынешнее место? — осторожно поинтересовался Петер.
— Был один такой, в управлении работал, он и устроил, когда Агоша, мужа моего, изувечило. Все думали, от меня через месяц мокрое место останется. Да не тут-то было. Жить-то надо. Зачем — не знаю, но надо… так положено!
— А муж ваш… он ничего не может?
— Ничего. И того, о чем вы подумали, тоже… — грубо ответила Марта.
— Я имел в виду работу… — смущенно буркнул Петер.
— Работа? Смеетесь, что ли! Руки-ноги у него трясутся, словно на ниточках… Даже есть сам не может. Сейчас его моя старшенькая кормит… Одним словом, плохую вы подцепили попутчицу.
— Простите, мне казалось, это не я, а вы…
— Ах да, ну конечно… Из-за этого несчастного такси. Ничего, скоро отделаетесь. Тогда уж намечтаетесь в свое удовольствие.
— Что вы, Марта! Я бесконечно благодарен вам за помощь. — Петер старался говорить как можно убедительнее. Какой смысл ее обижать? И нужна-то ей самая малость — капля сочувствия. — Без вас я нипочем не нашел бы места… а я даже не поблагодарил вас как следует… Свинья, да и только… — продолжая великодушничать, он склонился и поцеловал ей руку. — Мир?
Марта зарделась и старательно натянула юбку на колени.
— Я ведь тоже красоту люблю, — тихо сказала она. — И романтику всякую понимаю… Знаете, какие на границе горы! Говорят, очень величественные!
— В Риме непременно посмотрите раскопки… и ватиканскую картинную галерею… это недорого, — горячо заговорил Петер. — И не подумайте, что я собираюсь глазеть по сторонам и сорить деньгами… Этого в двух словах не объяснишь. За свою жизнь я столько планов понастроил — хоть собрание сочинений составляй, и никогда ничего не выходило. Был юристом, потом надоело. Мне, понимаете ли, всегда хотелось видеть, что стоит за словами… Не умею я довольствоваться предписаниями, мне нужно самому убедиться, своими глазами…
«Ну вот, — мелькнуло в голове, — только исповеди не хватало. И кому — славной, но глупой бабе!»
— Ну да, — Марта широко раскрыла глаза, — ну да, всяко бывает…
— Я не рассчитываю, что вы поймете… просто к слову пришлось. Мне скоро сорок. Я шесть раз менял работу, а должности все были солидные, это факт. Уходил всегда сам, такого не было, чтоб меня попросили. Каких только премий не получал… Сидит во мне какое-то беспокойство, а ведь я уже не тинейджер.
— Нет, — пробормотала Марта, рассеянно кивая. — Вы не тинейджер.
— А жизнь проходит! Один мой приятель в тридцать шесть свалился со стула — и каюк…
— Как Жерар Филипп…
— Вот я и хочу по крайней мере знать, что к чему. Хочу понять, что все это значило? Неужели это так уж много?
— Вы небось изобретатель какой-нибудь или писатель? Муж мой вот тоже когда-то… — вяло улыбнулась Марта. Ее разморило. Негромкая ровная речь действовала на нее усыпляюще: в распивочной она привыкла к постоянному крику.