Что с вами, дорогая Киш? - страница 7
Катока-Каталина, фея-джигит, хватила его по лопаткам.
— Послушай, приятель…
У Катоки все были приятелями. Морелли всегда поражался, как может эта коренастая, большеногая, большерукая, волосатая девица так легко порхать над крупом лошади. Он спросил ее однажды: «Как тебе это удается, Катока?» Она рассмеялась: «В поместье отца я в свое время без седла ездила. Приходилось и лассо бросать. Так что мне все нипочем…» Старики рассказывали, что Катока начинала свою трудовую деятельность в конце сороковых служителем при лошадях. Вон откуда вознеслась. Жаль, что она скоро состарится.
— Что я должен послушать, Катока?
— Скажи как человек понимающий, что красивее, яблоко или груша? — И она торопливо пояснила: — Я имею в виду женскую грудь… что красивее? Яблоко или груша?
Морелли разозлился. Опять эти пошлости! Они с Вернером два сапога пара, но того самовлюбленного типа он хоть может послать куда подальше. Теперь же он нехотя пробурчал, стараясь попасть в тон:
— Все равно, главное, чтоб не висела.
— Вот видишь, — прокричала Катока Вернеру, который обстригал ногти, — слышишь, ты, ублюдок?..
Морелли пришел в ярость. «Беда с этими артистами, слово за слово — и уже одна грязь, а им хоть бы что. Тонкости чувств почти ни в ком не осталось, о каком же творчестве тогда может идти речь?..»
— Ты что, заснул? Идем! — Стелла ткнула его под лопатку. — Этот сопливый щенок соблаговолил разрешить нам вернуться на манеж.
Новенький лежал на сетке. Карчи крикнул ему:
— Ну, дружочек, посмотрим, что нас кормит!
Крона вскочил. Снизу каната совсем не было видно. Наверное, он выбрал волосяной трос.
«Как он бестолково орудует шестом, — отметил Морелли. — Даже залезть как следует не может. Авантюрист…»
Петер уже стоял под куполом. Высоко, надо отдать ему должное. Но что он так возится? Думает, зрители станут ждать?
— Привет. Это еще кто? — На Морелли повеяло привычным запахом духов. Маргит и сама стояла рядом, просовывая ему руку под мышку. — Я пригнала машину, содрали девятьсот шестьдесят форинтов… Кто это?
Морелли поцеловал ее в лоб. Вот это женщина! Никогда ни капельки пота.
— Ты у меня золото. Это новенький. Судя по всему, большой недотепа, смотри, сколько возится…
Карчи заорал:
— Ради всего святого, делайте наконец что-нибудь, время идет!
Петер все стоял и вертел головой из стороны в сторону. Дважды он вытягивал ногу, но оба раза убирал ее обратно.
— Боится, — протянул капитан, — боится, бедолага.
Кругом засмеялись.
Наконец Петер пошел. Шест дрожал и качался у него в руках. Он сделал несколько шагов. Никто в точности не видел, что произошло, как он уже лежал с балансиром на сетке.
Все облегченно вздохнули. Сейчас он извинится и уйдет, этот искатель приключений. Ему бы поучиться пару лет, тогда, может…
Однако Петер даже не посмотрел в их сторону. В сердцах он пнул ногой основание пьедестала. Опять полез вверх с шестом… Они отчетливо слышали, как он выругался. Начал по новой.
Казалось, сейчас он опять упадет. Морелли даже на секунду зажмурился. «Ему, должно быть, ужасно стыдно, — подумал он, — ужасно стыдно, что мы тут все стоим и смотрим». Стук заставил его поднять глаза. Петер балансировал на краю каната. Шеста у него в руках уже не было. Потом он двинулся по едва различимой горизонтальной линии. Без балансира, слегка шевеля подрагивающими пальцами. Дошел до конца. Коснулся стойки и неожиданно повернул назад. Словно внимая звукам музыки, заскользил он обратно по канату.
«Сейчас что-то произойдет, — пронеслось в голове Морелли, — нет, он больше не свалится, что-то другое…»
Петер в третий раз проделывал свой путь. Вот он остановился на середине каната. Издал пронзительный возглас, словно утопающий, вынырнув из воды. Секунда — и он уже вращался под куполом. Прыгни он на сантиметр выше, наверняка разнес бы себе череп. Еще два шага вперед. Теперь он трижды перевернулся в воздухе. С Карчи пот льет градом… Прыжок, шаг, прыжок…
— Остановите его! Нельзя так искушать господа! — Морелли с ужасом узнал свой голос.
— Ты же не веришь в бога… — улыбнулась Маргит, но не ему, а туда, в воздух.
Прыжки теперь следовали один за другим, невозможно было разглядеть что-нибудь в этом безостановочном верчении.