Что там, за линией фронта? - страница 9

— Еще бы, — самодовольно ответил немец. — Мой отец владел фермой и небольшой колбасной лавкой в деревне Люсдорф под Одессой. Я имел шанс учиться в русской гимназии, но в девятнадцатом году мы были разорены и пришлось уехать вместе с германской армией в фатерланд. Наш род — чистокровные баварцы.

— Так вы, герр Бруннер, вероятно, имели честь видеть самого фюрера в Мюнхене?! — воскликнул Незымаев.

— А вы, майн либер Пауль, знаете нашу новую и старую историю, как магистр наук, — комплиментом на комплимент ответил Бруннер. — Хорошо, очень хорошо! Зеер гут!

— У меня идея, — доверительно сказал Павел, — я берусь с помощью ваших медиков создать изолированный стационар для господ немецких военнослужащих. Кругом леса, чистые реки, целебные родники. Это будет не просто госпиталь, а заведение типа санатория. Там мы создадим все условия для лечения и отдыха. Заодно офицеры и чины вашей администрации смогут поохотиться, половить рыбу, попариться в бане.

— О, Пауль, умная голова, — перешел на фамильярный тон Бруннер и покровительственно похлопал его по колену. — Вы предлагаете русский Карлсбад в сердце России? Так понимать вас?

— Именно так. Но для этого, герр Бруннер, я нижайше прошу вашего любезного и авторитетного содействия в штабе армии. Для начала необходим комплект современного медицинского оборудования, скажем, на пятьдесят коек. Далее хирургический инструмент, медикаменты, перевязочный материал, витамины. Впрочем, простите мой банальный разговор. Вы опытнейший врач и лучше меня знаете, что нужно.

— Да, да, — самодовольно ответил немец. — Для вермахта это, как говорят у вас, пустяк, ерунда. На великую Германию работает вся Европа. Будем шнуровать и делать аллес гут.

— Шуровать, — мягко улыбаясь, не удержался от поправки Павел Гаврилович.

Вскоре к зданию школы, где решено было создать изолированный стационар, потянулись в Комаричи крытые автофургоны с красным крестом и паучьей свастикой на бортах. Из них выгружались медицинское оборудование с фабричными клеймами фирм Германии, Бельгии, Голландии, Франции, коробки с лекарствами, рулоны перевязочных материалов, датское сгущенное молоко, контейнеры с соками и витаминами. Поставки мяса, муки и овощей возлагались на местные гражданские власти.

В кабинет Незымаева, у которого в изобилии в кладовой имелись спирт и первач, зачастили Герберт Бруннер и его коллеги из армейской санитарной службы. К ним нередко присоединялись оберштурмфюрер с железнодорожного узла Генри Леляйт, переводчики комендатуры Ганс Штольц и Герман Садовски. Изредка наведывался и шеф отделения военного разведоргана Абвергруппы-107 в Локте (Абверштелле-107) майор Гринбаум.

Порой выпивки устраивались на квартире Бруннера, куда был вхож и главный врач окружной больницы «герр Пауль», как хороший и остроумный собеседник. Незымаев поражал гостей своими познаниями германской истории. Он мог часами рассказывать эпизоды из жизни прусских королей, дипломатов и полководцев; он знал наизусть старинные немецкие баллады. Он недурно играл на баяне и губной гармошке. Его шансы повысились еще больше, когда Павел с головой окунулся в хлопоты по созданию «образцового» отделения — стационара для лечения и отдыха солдат и офицеров фюрера. Теперь его «чисто немецкая» деловитость и точность не вызывали сомнений.

Отношения Павла с представителями «нового порядка», его вольное передвижение по территории округа не могли остаться незамеченными чинами местного «самоуправления». Пробравшиеся к постам на гитлеровских штыках, они стали заискивать перед главным врачом, конфиденциально посвящать его в известные им планы колонизации брянских земель. Через них и знакомых офицеров оккупационных германских властей он постепенно познавал «кто есть кто?».

Чужеземец есть чужеземец. Тем более вооруженный человеконенавистнической теорией, верой в свою расовую исключительность, манией мирового господства, презирающий язык и культуру других народов, ненавидящий наш социальный строй. Но кто они, эти типы из «самоуправления»? Во имя чего эти людишки, еще вчера тихие и скромные «граждане» и «товарищи», сегодня стали «господами», жестокими деспотами для земляков и рьяными прислужниками для оккупантов?