Чтобы в юрте горел огонь - страница 2

* * *

Они вместе сажали весной табак в огороде, оберегали его всё лето от тли, поливали утром и вечером, а осенью Нилка помогала нанизывать толстые шершавые листья на суровые нитки и развешивать их в тёмном чулане и на сухом чердаке. Постепенно листья сморщивались, желтели. И чулан, и чердак наполнялись горьковатым резким запахом. Когда сквозь щели пробивался случайный луч солнца, возникал из тьмы клубящийся сноп пылинок, листья оживали, наливались цветом, как свежезаваренный крепкий чай. От сквозняка они слегка шевелились и шуршали, словно шептались о чём-то.

Бабушка резала табак на деревянной доске, снова сушила на печке и долго мяла, перебирала его, так что кончики пальцев становились ядовито-зелёного цвета. Только окончательно убедившись, что табак хорошо просох и достиг своей крепости, она набивала им кожаный кисет и черёмуховую трубку с длинным коричневым чубуком.

Вместе с Нилкой они выбирали самые прочные и гибкие ветви у старой черёмухи, росшей перед их домом. Бабушка резала их на чубуки, потом калила в печке проволоку и выжигала в коричневой сердцевине отверстие для дыма. Работа двигалась медленно: из десяти нарезанных чубуков годился разве что один. Так придирчиво и строго выбирала Олхон.

Потом они садились вдвоём на крылечке, и бабушка начинала обкуривать свою новую трубку. Они могли разговаривать или молчать, греясь в последнем тепле осеннего солнца, и им было хорошо.

Приходили соседи, бабушка всех их одаривала табаком.

— Ну и крепкий табак у Олхон! — хвалили они, покуривая бабушкин самосад. И через некоторое время заходили опять за новой горстью табака.

— О чём думаешь, моя девочка? — слышала по утрам Нилка голос бабушки. — Твой рожок все свои песни нам пропел, а ты спишь и спишь. Вставай, дочка.

Девочка смотрела на любимый рожок, который висел над кроватью. Выточенный из серого рога, отделанный серебристым металлом, он был красив, как в первый день, когда его увидела Нилка…

Однажды весной в сельпо привезли новые товары. Бабушка стояла в очереди за продуктами, а внучка рассматривала витрину, где среди разноцветных расчёсок, игральных карт, тусклых пуговиц, рядом с одеколоном «Кармен» и хозяйственным мылом лежали перламутровый театральный бинокль и рожок. Увидев, Нилка не могла оторвать глаз от рожка. Дымчато-серый, с тремя белыми круглыми кнопками, с серебристой длинной цепочкой, он сам просился к ней в руки. Но на все её просьбы бабушка отвечала отказом. Только увидев вконец расстроенное лицо внучки, она сказала:

— Подожди, накопим денег и купим.

С тех пор Нилка старалась не мешать бабушке, когда она длинными вечерами при свете керосиновой лампы шила тапочки своим заказчикам. Она помогала раскладывать выкройки, собирала оставшиеся кусочки кожи и терпеливо ждала. Но ни тёткиной зарплаты, ни заработанных бабушкиным шитьём денег всё не хватало. Нилка частенько забегала в магазин и стояла перед витриной. Хотя рожок никто не покупал, она каждый раз просила хмурую продавщицу Лизу никому его не продавать, потому что они обязательно накопят денег и придут вместе с бабушкой.

Только когда почтальонша принесла пенсию за убитого под Сталинградом бабушкиного младшего сына, Бориса, Олхон, взяв деньги, пошла с Нилкой в магазин.

Там они купили бутылку красного вина, килограмм карамели и долгожданный рожок.

Наконец-то настал счастливый момент: Нилка берёт рожок, подносит к губам, набирает полные лёгкие воздуха и дует изо всех сил. Но вместо весёлой песни раздаётся сдавленный булькающий звук.

— А ты не торопись, дочка. Нажми кнопки, — советует бабушка.

Девочка снова дует в рожок, пробует по очереди нажимать кнопки, и на её весёлый зов оборачиваются покупатели и улыбается хмурая продавщица Лиза.

Потом они зашли к Дарье Карпушихе. Подруги с молодости, сейчас Олхон и Дарья виделись редко. Третий год Карпушиха недвижно лежала на кровати: ревматизм согнул и иссушил её. Девочку здесь всё пугало: маленькая тёмная комната с одним окном, почерневшая икона с лампадкой, горящей голубоватым немигающим огнём, железная узкая кровать с горой разноцветных пуховых подушек и костистое тело тётки Дарьи с неправдоподобно большими руками. Казалось, что руки не её, а принадлежали другой женщине — великанше, до того были широки ладони с потемневшей и грубой кожей.