Чудо - страница 3

Когда Бэкли быстро шел по дороге, он уже чувствовал, как у него судорожно сжимается горло, как холодный пот проступает под краями его шляпы, а сердце его — о, ужас! — по-прежнему постыдно катится все ниже и ниже.

Утренний поезд из Мексики в этот день опоздал на три часа и, таким образом, потерял связь со скорым американским поездом на другом берегу реки.

Пассажиры, направлявшиеся в Los Unidos (Соединенные Штаты), ворчливо искали развлечений в маленьком шумном ублюдочном городишке. Они ворчали, потому что через два дня в Сан-Антонио должны были начаться большая ярмарка и бега, а они знали, что ни один поезд не придет им на выручку до утра. Не забывайте, что Сан-Антонио был в те времена ступицей колеса фортуны, а его спицы назывались скотом, шерстью, игрой и фаоном, беговыми рысаками и озоном. В те времена ковбои играли на тротуарах в орлянку двадцатидолларовыми золотыми, и джентльмены подпирали свою веру в счастливую карту столбиками монет, высота которых ограничивалась только вмешательством закона тяготения. Поэтому сюда съезжались и сеятели, и жнецы, — те, кто разбрасывал доллары, и те, кто собирал их. Особенно же спешили в Сан-Антонио содержатели общественных развлечений. Два «величайших в мире» балагана уже прибыли туда, а дюжина менее значительных находились в пути.

На запасном пути, за жалкой маленькой станцией, стоял частный вагон, оставленный здесь в это утро опоздавшим мексиканским поездом и обреченный бесславно ожидать — в незавидной обстановке — соединения с завтрашним американским скорым.

Этот вагон был когда-то обыкновенным пассажирским вагоном, но даже те, которые сиживали в нем, ни за что не узнали бы его в этом превращении. Краска, позолота и определенные признаки домашнего уюта не позволяли даже заподозрить, что этот вагон находился когда-либо в общественном пользовании. Белоснежные кружевные занавески прикрывали его окна. Над передней платформой его развевался в раскаленном воздухе мексиканский флаг, а на задней торчал на флагштоке американский. Дымящаяся печная труба, свидетельствовавшая о кулинарных удобствах, еще усиливала общее впечатление интимности и уюта, которое производил этот вагон.

Рассматривая пышно изукрашенные стены вагона, глаз зрителя останавливался с наибольшим интересом на имени, которое было начертано во всю длину его стен золотыми и голубыми буквами; это было только одно имя, без фамилии — смелая привилегия королей и гениев. В данном случае высокомерная надпись имела двойное оправдание, ибо это был вагон «Альвариты, Королевы Змеиного Племени».

Ее вагон возвратился из триумфального турне по главным мексиканским городам, а теперь направлялся в Сан-Антонио, где Альварита, согласно выпущенным там широковещательным афишам, должна была демонстрировать свою «изумительную и бесстрашную власть над смертоносными, ядовитыми змеями», когда они извиваются и шипят, к ужасу тысяч онемевших и дрожащих зрителей.

Сто градусов в тени[2] заставили вымереть всю округу. Эта часть города была пестрой окраиной; ее жители были накипью пяти народностей; ее архитектуру составляли палатки, тростниковые хижины и домики из глины; ее развлечения ограничивались концертами шарманщиков да грубыми шутками над случайно попадавшими сюда приезжими. За этим недостойным придатком старого города поднималась густая масса деревьев, заполнявших и переросших небольшой овраг. Между ними пробивался ручеек, который исчезал в крутом страшном ущелье Рио-Браво.

Беспомощный образ Королевы Змеиного Племени должен был остаться на несколько часов в этом жалком месте.

Входная дверь была открыта. Передняя часть вагона была отделена портьерой и превращена в небольшую приемную. Здесь сидели восхищенные и доброжелательные репортеры, претворяя музыку болтовни сеньориты Альвариты в изысканный стиль прессы. На стене висел портрет Авраама Линкольна; в другом месте красовалась группа школьниц, разместившаяся на ступенях каменной лестницы; третья картина, изображавшая пасхальные лилии, была вставлена в кроваво-красную раму. На полу был разостлан изящный ковер. На хрупкой подставке стоял кувшин, покрытый холодной испариной, и стакан. В тростниковом кресле-качалке развалилась Альварита и читала газету.