Чумазый Федотик - страница 21
— Иди, иди скорей сюда, миленький! — звала бабушка моя Евдокия Матвеевна громко и ласково. — Побыстрее, дорогой! Сейчас ты у меня получишь, утопленничек! Да шевелись ты, шевелись проворнее, хулиган береговой! Ну и достанется тебе от меня, зимогор Соликамский!
Зная ее характер, я нисколько не удивился, что сначала она меня отшлепала, немного, но больно надрала уши, а уж потом только помогла переодеться в сухое белье, уложила на печь, дала аспирину и чаю с малиновым вареньем да еще растерла грудь и спину уксусом. Я пропотел, крепко и сладко поспал в тепле, но проснулся в страхе. Мне подумалось: «А что бы сейчас со мной было и где бы я был сейчас, если бы провалился под лед не у самого берега, а подальше?!» На жаркой печи мне стало холодно и жутко, как недавно в ледяной воде, до того жутко, что я едва не завопил истошным голосом…
Бабушка моя Евдокия Матвеевна еще в детстве, но на всю жизнь доказала мне, что старших надобно слушаться, как это сначала не было бы неприятно. Она мудро рассудила и следовала этой мудрости неукоснительно: основные беды начинаются с непослушания. Как только карапузик или карапузочка решит, что старших можно не слушаться, так и сделает, может быть, первый шаг к тому, чтобы вырасти нехорошим человеком.
Случалось, конечно, что я бывал виноват перед взрослыми, особенно перед родителями, а вот бабушки моей Евдокии Матвеевны я после одного случая не ослушивался.
Настряпала она как-то морковных пирожков, вскипятила самовар, выставила варенья, пригласила меня к столу и давай угощать.
А я отказался есть пирожки.
То ли мне не захотелось именно морковных пирожков, то ли я просто есть не хотел, но — отказался.
Сейчас-то, более сорока лет спустя, когда я уже сам дедушка, понимаю, что ничего бы со мной не случилось, если бы я из уважения к заботам бабушки обо мне съел хотя бы два или три пирожка.
Но вот тогда, более сорока лет назад, я наотрез отказался прикоснуться к угощению.
— А ведь я для тебя старалась, — грозно проговорила бабушка моя Евдокия Матвеевна. — Изволь попробовать! Если ты пирожки есть не будешь, — отчеканила она, — я буду бить китайский сервиз!
Красоты и цены этот сервиз был редкой. Бабушка моя Евдокия Матвеевна гордилась им и пользовалась им только в особенно торжественных и исключительных случаях.
Берет она в руки чашку красоты и цены необыкновенной и тихо спрашивает меня:
— Есть пирожки будешь?
— А если я не хочу нисколечко?
— Если ты пирожки есть не будешь, я чашку раскокаю!
А я небрежно пожал плечами: дескать, не рассказывайте мне сказки.
И чашка из дорогого во всех смыслах этого слова китайского сервиза была раскокана на мелкие кусочечки.
Конечно, я удивился, поразился, растерялся, но сдаваться не собирался.
Тогда и блюдце было раскокано на мелкие кусочечки.
— Буду бить сервиз до тех пор, — глухо, с явным отчаянием произнесла бабушка моя Евдокия Матвеевна, — пока не станешь есть пирожки.
И об пол ударилась вторая чашка.
А в руках оказалось второе блюдце…
И начал я есть пирожки, которые, кстати, были весьма и весьма вкусные, и съел я их немало.
Осколочки от двух чашек и одного блюдца были собраны в стеклянную банку и выставлены в буфете на видном месте.
И еще расскажу об одном случае, когда я послушался бабушку мою Евдокию Матвеевну, и это пошло мне на пользу.
Очень страдал я от Соликамских хулиганов, здорово мне от них доставалось. Немало я от них натерпелся и долго, долго боялся их. Дело дошло до того, что хоть и на улице не показывайся. Драться я не умел, а их всегда было не меньше трех штук. Отлупить меня им не представляло никакого труда, тем более, опасности. Они всегда выбирали момент, когда я оказывался один, а поблизости ни одной живой души не было.
Я понимал, что, может быть, драться один на один и побеждать — дело интересное. Но какое удовольствие, радость какая — набрасываться на одного втроем, а то и впятером? Какая же это победа? Правда, иногда меня бил один Генка Сухарь, но ведь он был старше и сильнее меня, да тут же стояло несколько его дружков.
Проведав о моем, так сказать, житье-битье, бабушка моя Евдокия Матвеевна страшно возмутилась: