Чумные - страница 9

Солт вздохнул и лег. Ему очень хотелось, чтобы все было так, как говорил Филипп. Не заразиться его уверенностью было тяжело, однако капитан не привык питать иллюзий. Он уже осознавал свое положение и дальнейшие мрачные перспективы. Тем не менее, ему верилось, что этот алхимик, его бывший друг, лучший друг, сделает все правильно. Человек такого ума просто не может допустить ошибку. И даже если его жизнь не удастся спасти, Филипп все равно найдет способ обезопасить Ванессу от грязных лап Церкви. Спасет его дочь и себя тоже. Такие люди, как Филипп, не умирают, судьба не может быть с ними настолько жестокой, чтобы отнять жизнь. Тогда Солт в это верил. Он успокоился, все волнения покинули его, и он почти тут же уснул. Разговор с бывшим другом слишком измотал больного.

В это время лекарь снова сел за стол. Он с минуту сидел и смотрел на исписанные листы пергамента. Затем скосил глаза и посмотрел на Солта, убедился, что тот спит. И только потом позволил себе снять с себя маску уверенности и непоколебимости. Алхимик глубоко задумался. Ситуация действительно была безвыходной, почти безвыходной. Единственный выход — вылечить капитана, и сделать это будет невероятно тяжело. А если капитан погибнет, что тогда? До поры до времени ни ему, ни Ванессе не будет ничего угрожать. Но после смерти Солта не будет никакой королевской защиты, и Церковь воспользуется любым удобным случаем, чтобы избавиться от девушки-алхимика. Ему, Филиппу, тоже достанется, и вряд ли меньше, чем дочери капитана. Разумеется, он приложит все усилия, чтобы Солт остался жив, но если вдруг судьба будет жестока с ними и капитан умрет, то в его же, Филиппа, интересах обезопасить Ванессу от гнева Церкви. А как это сделать, он не имел ни малейшего представления.

Лекарь погрузился в себя, перебирая в мыслях все возможные варианты. Ни один его не радовал, а сколь-нибудь осуществимых практически не было. Те, что были, граничили с безумием.

Взгляд алхимика упал на девственно чистый пергамент. Последний лист. Остается надеяться, что у девушки есть несколько таких же. Чернила тоже кончались. Была еще одна баночка, но открывать последнюю пока не хотелось. Филипп вновь пробежался глазами по исписанному листу пергамента. Каллиграфический почерк. Так учили писать всех выпускников единственного в Десилоне университета. У короля был такой же безупречный почерк, как и у ректора того университета, как и у министра иностранных дел, как и у самого Филиппа. Их документов, в том числе и Королевскую милость, Филипп видел в жизни предостаточно.

Преступная мысль закралась в голову алхимика, и он тут же ее прогнал. Однако она вернулась снова, на этот раз с дюжиной других мыслей, которые наперебой доказывали, что этот выход — единственный. Тот самый вариант, один из тысячи, осуществить который было по силам Филиппу, и который возымел бы эффект очень скоро. Разумеется, был риск. Кроме того, это был один из тех вариантов, которые чертовски не нравились алхимику, и с которыми он предпочитал по возможности не иметь дела. Но иначе — смерть, а смерть — не выход. Других действенных выходов у него пока что не было. Неужели он осмелится на такое? Преступление против Короны… Кто знает. Вряд ли осмелится, даже если, как говорил раньше сам капитан Солт, «прижмет». «Прижмет» скоро, и не только его, но и дочь бывшего лучшего друга. Бывшего единственного друга, но лучшего не потому, что единственного, а потому, что лучше не найти.

Лекарь свернул листы пергамента и убрал их в суму, закрытую чернильницу завернул в маленький мешочек и положил туда же. Сейчас бесполезно что-либо решать. Как говорил ректор университета Сиэльстена, «слишком много переменных». Решение придет к нему само по прибытии на Зеленый берег, когда он увидит картину целиком, а не по кусочкам. И все же Филипп надеялся, что скоро к нему придет другое решение, другой вариант, который будет ему больше по душе.

Филипп задул лампадку. Больному действительно был нужен отдых, да и самому алхимику надоело сидеть в темноте. Пора было возвращаться на палубу и доложить о решении капитана его помощнику. Снова раздались шаги по деревянному настилу, затем, чуть более глухие, по лестнице. Скрипнула четвертая от двери в каюту ступень. Доски были хорошими и не скрипели, только эта, на четвертой ступени, ясно запомнилась Филиппу. Снова щелкнул замок, на секунду в каюте появился прямоугольник бледного света, отраженного серыми облаками, и так же быстро исчез, оставив каюту и лежащего в ней капитана в темноте.