Чужая боль - страница 31

— Мы можем, но это неуважение к себе и к хозяину. Так нельзя. Надо традицию соблюдать.

— Какая традиция? Давайте без нее обойдемся. Зачем настроение портить, — увидел в дверях Ивана Антоновича:

— Вот как хорошо, все сразу здесь. Ну, что девчата! Дорога в двух местах сдала. Поплыла и вспучилась. Придется переделать, поспешили, не утрамбовали как надо. Или гальки мало положили, вот и не удержался шлак. Смыло его в канаву. Обидно до чертей. Небольшие участки, но смотрятся плешинами.

— Иван Антонович! Пахали, как ломовые кони. Ни руки, ни ноги до сих пор не держат.

— Они ни при чем. Я вбивал гальку и шлак. Выходит где-то просмотрел. Завтра исправлю. К девчатам нет никаких претензий. Работали без отдыха и перекура. Даю слово, не все мужики выдержали бы эту нагрузку. Они — женщины. Я удивлялся их выносливости, — сказал Сашка.

— Это хорошо, что у наших баб закалка есть. Но не перехвали. И завтра промоины исправьте. А вообще получается неплохо. Дорога совсем иначе смотрится. И транспорт на себе прекрасно держит. Я по ней на грузовике проехал. Нормально, нигде, ничего.

— Рано! Ей улежаться надо.

— Завтра каток пришлю. Вот этот спрессует! И вам меньше мороки. Я его выпросил на пару дней в поселке. Вы только возить успевайте. Сам Мишка приедет. Уж этот укатает намертво. И асфальт не потребуется, враз под брусчатку нарисует!

Девчата попритихли. Глянули на Настю. Та стояла, отвернувшись к окну, и сделала вид, что не слышит разговор.

— А вы, девчонки, чего расселись? Помогли бы человеку полы помыть, ужин приготовить, рубашку простирнуть. Ведь не барыньки, а Санька холостой. Глядишь, какую-нибудь присмотрит, — подморгнул Антонович.

— Нет. Не приглядит!

— Почему?

— Он из непьющих!

— Отказался с вами выпить?

— Мы после ливня продрогли. Трясло, как собачат. Да и устали зверски. А он ни в какую. Не-ет, с таким кашу не сваришь! С ним средь лета замерзнешь.

— А ты его в темный угол зажми. Вот тог, поговори с ним. При всех он пока несвычный, подначивал Иван девчат. Те улыбались загадочно, пристально вглядывались в Сашку.

— Значит, договорились на завтра? — спросил Антонович уходя.

— Само собою, — ответил за всех Санька.

— Девки, а ведь завтра я не смогу прийти н работу. Год по бабке отметить надо. Матери по могу приготовиться. Иначе совестно будет перед людьми, — глянула на Сашку, — попросив тихо:

— Отпусти…

— Да иди, кто тебя держит, Настя?

— Это ж святое дело родительницу уважить,

— Иди! Мы за тебя втройне постараемся! обещали девки.

А утром, выехав на дорогу, рассказали Сашке по секрету:

— Не случайно баба отказалась. Не будь бабкиных поминок, что-нибудь другое придумала. Она не станет работать там, где Мишка, — говорила Катя, прижавшись плечом к Сашке.

— Почему?

— Ребенок от него!

— И что теперь?

— А он козел и отморозок. Мальца ни разу не навестил, — буркнула девка зло.

— Может еще помирятся, — сказал Сашка.

— Теперь уже нет. Он на другой женат. Примиренье не получится. Настя тоже не без гордости.

— А чего они не поженились, когда сын родился?

— Родители не захотели деревенскую. Из своих, поселковых выбрали, чтоб с высшим образованием, с именитой родней была. Вот и нашли, учительницу. Она моложе Мишки на целую десятку. Вся из себя. В маникюре, в педикюре, куда нашей простухе до нее. Растит пацана как все, сама. А училка никак не беременеет. Видать, фигуру бережет. Не хочет портить. А все равно страшная, как овечья смерть. На нее даже вечером через черные очки смотреть надо.

— А у тебя самой есть дети? — спросил Катю.

— Есть дочка. От мужа. Но я с ним в прошлом году разошлась.

— Почему?

— Загулял змей и бить меня стал. Отец не выдержал. Выбросил из дома. Ведь и убить мог по пьянке. Трезвый — человек, как человек, а как бухнет, ищи от него угол все. Так и не выдержали.

— Он в деревне живет?

— Давно уехал. Говорят, что за длинным рублем погнался, на Севера махнул. Только куда ему длинные рубли, он и коротких в руках удержать не сможет. Натура не та у него.

— Он хоть пишет?

— Кому? Мы же развелись.

— Ну, это с тобой. А ребенок причем?

— Никто ему не нужен. И я забывать стала. Хоть синяки и шишки прошли. Все придирался, сам не помнил за что. Так жить, лучше в петлю влезть. А ведь был нормальным парнем, когда ухаживал. Подручным у кузнеца работал. Ну, а как устроился на завод в поселке, словно сбесился. Мы с ним после того года не прожили. А спросить бы придурка, чем не угодила, что не устроило, сам не знает, — понурила баба плечи и нахмурилась.