Чужое тело, или Паззл президента - страница 8
– Конечно.
– Что-нибудь в электронике понимаешь?
– Боюсь, что…
– Научим. Английский знаешь?
– В пределах дис ис э тейбл.
– С первого дня начнешь заниматься с преподавателем. Зубрить будешь по три часа ежедневно. Как зверь. Мне приходится часто ездить по делам за границу, будешь ездить со мной. Оплачивать уроки будет фирма.
– Петр Григорьевич, да я…
– Давай сразу договоримся – в пояс не кланяться, шапку не ломать. Я этого как-то не люблю. Ты женат?
– Нет, но…
– Но, как я догадываюсь, означает, что есть у тебя кто-то на примете. Контролировать твою личную жизнь я не собираюсь, но советую не торопиться. Да, кстати, раз ты служба безопасности, может, тебе какое-нибудь там самбо освоить?
– Я еще до армии занимался дзюдо. Черных там поясов каких-нибудь у меня нет, но кое-что умею.
– Хорошо. Живешь где?
– С родителями. Отец недавно демобилизовался из армии, вернее, его демобилизовали, знаете как теперь с этим… Подполковник запаса. Устроился на стройку нормировщиком. А мать уже на пенсии, чувствует себя неважно.
– Всё, Костя, оставь мне свои позывные, я тебе на днях позвоню.
Разговор с милицейским генерал-майором оказался даже проще, чем Петр Григорьевич представлял себе. Они сидели в тихом прохладном ресторанчике на самой окраине Москвы – его знакомый по вполне понятным причинам предпочитал места, где было меньше шансов увидеть его за одним столиком с бизнесменом, – и генерал, выслушав просьбу Петра Григорьевича, добродушно усмехнулся.
– Ну, это дело вполне поправимое. Отпустить – не назначить. Никого расталкивать, чтобы освободить местечко, не надо. Что именно там ваш подопечный натворил – не спрашиваю.
– Да ровным счетом ничего. Просто после армии и после Школы милиции не вписался, так сказать, в стиль органов.
– Ну, не будем обобщать, Петр Григорьевич. Знаете, какая наша главная беда?
– Чего-чего, а бед у нас хватает.
– Это верно. Я о том, что не умеем мы здраво на вещи смотреть. То всё розовыми красками рисовали и сусальным золотом крыли, то одним черным всё подряд мажем. Сплошной Черный квадрат, так, кажется, эта картина называется. Так что оставим это нашим записным либералам. Они, болезные, без черных очков и видеть ничего не могут. А у нас ведь в милиции всякие работают. И кто под бандитские пули попадает, и на Северный Кавказ в командировки едут не для того, чтобы на горных лыжах кататься. Сколько ребят там уже полегло, а никто от этих командировок не отказывается. А что, у вас в бизнесе только те, что с белыми крылышками за спиной? Хлоп-хлоп. С кем бы поделиться только и думают. Может, вам нужно, берите. А? То-то же… Давайте данные вашего парня и считайте вопрос решенным.
– Спасибо, товарищ генерал. Может, по капле коньяка?
– Ну, разве что по капле… А то я сегодня совещание провожу, и запах коньяка от меня очень украсил бы те доносы, которые на меня пишут, можно сказать, почти ежедневно и без устали.
Удивительно, думал Петр Григорьевич, лежа в своей больничной палате, как четко он помнит начало работы у него Кости. И спасибо тому бандитскому старлею, из-за которого оказался у него такой… Сотрудник? Помощник? Побольше, пожалуй. Почти сын. И чувство такта у него необыкновенное. Ни разу не позволил себе заговорить о Саше, чувствовал, наверное, что это рана незаживающая, что это – табу. И дистанцию сохранял, чтобы не показалось, будто покушается он на место сына.
В дверь постучали, и вошел Костя.
– Добрый вечер, шеф, – улыбнулся он. – Похоже, вы не ошиблись. Там внизу два опера вахтера допрашивают.
– А что случилось?
– Эту сестру вашу нашли недалеко от больницы. Сбита машиной. Насмерть.
– А как…
– Ну, во-первых, она в больничном комбинезоне или как там он у них называется. А во-вторых, у нее на груди табличка с именем. Так что догадаться, где она работает, труда особого не составляло.
– Господи, – вздохнул Петр Григорьевич, – полчаса назад она сюда входила…
2
– Садись в кресло, Костя. И слушай. Как ты думаешь, что у меня?
– В каком смысле?
– Ну, по какому поводу я здесь валяюсь.
– Не знаю, Петр Григорьевич, мало ли что у человека может быть…
– Мало, Костя, не покажется: рак у меня. И рак тяжелый. И нет, чтобы явиться при полном параде, чтобы дворецкий объявил торжественно: его онкологическое высочество господин рак изволили прибыть. Прошмыгнул тихонечко сексотом и начал свое черное дело. А теперь уже и приговор вынесен, и обжалованию он не подлежит. Доктор говорит, осталось мне дней пребывания на этом свете не так много, меньше года.