Чужой беды не бывает - страница 13

Когда дети были маленькими, я придумала такую игру. Таня сразу отвергла ее, высмеяла, а Гена принял с восторгом. Мы с ним прятались в ванной комнате, выключали свет, садились на корточках друг перед другом и поверяли «самые тайные тайны». Чего только я не

придумывала, чтобы заинтересовать ребенка! Зато сын мне все о себе рассказывал, я знала о каждом его шаге.

Два моих родных человечка — сын и дочь — такие разные, так непохожи друг на друга, словно не один отец, не одна у них мать, словно жили они и воспитывались в разных условиях, а забота, любовь и внимание родителей не делились между ними поровну.

Таня редко помогала мне по хозяйству. Если попросишь хотя бь! посуду вымыть, она с готовностью ответит:

— Сейчас, сейчас!

Спустя некоторое время;

— Таня, а посуда?

— Сейчас, сейчас!

А сама или читает, или слоняется по квартире. А когда удостоверится, что терпение мое истощилось и посуда уже вымыта, идет на кухню, подвязывается фартуком, спрашивает невиннейшим образом:

— Куда грязная посуда подевалась? Опять я виновата! Нашли козла отпущения! А если книга интересная, не оторваться? Посуда прокиснет, если подождет? Тут Вертер стреляется от несчастной любви... Вот дурак! Из-за Лотты. Лотта съела кашалота! — А в глазах прыгают чертики.

— Таня, это же Гете.

— Ну и что? Кашалота-то съела Лотта!

— Что с тобой, Таня, почему ты кривляешься постоянно? Ну как ты себя ведешь!

— Нормально. Согласно вашим с папой инструкциям: не разваливаюсь на стуле, не жестикулирую слишком, не забрасываю ногу на ногу, не сижу на краешке стула в позе бедной родственницы, этого, по-моему, вполне достаточно, чтобы выглядеть воспитанной девочкой.

Что с ней делать?

Редкий случай — девочка не любит ласку: тянешься к ней, чтобы обнять, а она отодвигается от твоей руки

и как-то пугливо сжимается. Волосы у нее жесткие, густые, как у отца в молодости, прикоснешься к ним, как к мелкой стружке, и голова тотчас же осядет под твоей ладонью. А Гена ласковый. Попробуй объяснить это.

С Геной в детстве было куда легче! Сам всегда спрашивал: «Ма, я тебе нужен? Говори сразу, а то у меня свои дела!» Он всегда находил себе работу: мастерил что-то, стругал, собирал, хорошо выпиливал лобзиком фигурки зверей, их брали на школьную выставку. Все мальчик делал легко, весело, безоговорочно: и в магазин сбегает, и пыль сотрет, и картошки начистит. Правда, нравилось ему делать картошку идеально круглой — отходов было!

Часто он спрашивал требовательно, серьезно: «Ма, говорят, в Ленинграде мало осталось коренных жителей, больше приезжих: они ссорятся в городском транспорте, хулиганят, как им не стыдно? И почему они живут в Ленинграде, если вести себя по-ленинградски не умеют? Значок бы такой выдавать: «Я ленинградец». Как медаль».

Однажды, Гена учился тогда в пятом классе, Таня — в четвертом, мальчик вовремя не вернулся домой из школы. Мы переволновались: звонили в школу, знакомым, в милицию.

А Гена с товарищем, оказывается, пытались спасти подбитую синичку. Спрятали ее под кустом, травы нагребли, сверху носовым платком прикрыли и отправились за крупой. Крупы, разумеется, без денег им никто не дал. Тогда они стали просить деньги у взрослых,— их пристыдили и прогнали. В другом магазине тоже все окончилось посрамлением. Когда мальчики вернулись к птице, она уже не нуждалась в их помощи.

— Мама, зачем ее ранили? — плакал Гена. — Кому она мешала жить?

Сколько мерзких поступков совершается из озорства! Разбить зеркало в лифте, поцарапать свежевыкрашенные стены, написать непристойность, ударить животное, убить птицу. Какое удовольствие или удовлетворение может принести подобный поступок нормальному человеку? Получается, что подлости совершаются неполноценными людьми. Не иначе. Это я и сказала сыну. И дочь это слышала, она была в комнате. Но буквально на другой день Гена примчался домой сам не свой:

— Ма, там наша Танька птицам головы отрывает!

Я в это время занималась стиркой, бросила все, выбежала во двор в чем была, с мокрыми руками.

Таня размахивала, описывая в воздухе круги, живым голубем, зажав его голову в кулачке. Птица била крыльями, силясь вырваться на свободу, и вдруг туловище ее отлетело далеко в сторону, а Таня в растерянности оглянулась на мой крик: «Ты что делаешь?!» Птичья голова выпала из ее руки.