Чужой беды не бывает - страница 3
Пережили и войну, и голодуху, а тут новая беда навалилась — Ленин помер. Вышли мы на улицу всей семьей, и Егор Васильевич с нами,— а там народ с траурными повязками к Марсову полю движется. И мы вместе со всеми. А как раздался залп в Петропавловской крепости, все вмиг остановилось: люди, машины, все, что по улицам двигалось. Гудки загудели — заводские и фабричные, с пароходов и кораблей, что на Неве стояли, гудели пять минут: в тот самый момент в Москве, на Красной площади, Ленина хоронили...
На Марсовом поле множество костров горело, дым глаза ел, мороз дух захватывал, а люди с непокрытыми головами, в слезах — и старые, и малые...
Коля тогда в угрозыске работал. Встречались мы редко. А уж как любили друг дружку! Он не то чтоб поцеловать, за руку меня взять стеснялся, как бы не обидеть невзначай.
А раз засиделся у нас Коля допоздна, стал домой собираться, а мать не отпустила. Помню слово в слово, что она тогда сказала: «Хватит тебе, парень, в люди выбиваться, ты уже давно Человек. Да и Феодора наша заневестилась, чего ж тянуть? В воскресенье свадьбу сыграем, а до той поры оставайся у нас, сынок...»
Мы с Колей слова от радости вымолвить не могли. Мама постель нам приготовила, две подушки рядом положила. Уходя, благословила...
Дожили мы до воскресенья, гостей наприглашали. Свадьба так свадьба! Всяк принес, что мог,— с миру по крохе — гляди — и стол царский вышел. Но тут за Николаем пришли неожиданно: «На часок, не больше, дело неотложное!»
Коля при всех поцеловал меня и ушел. Как только дверь за ним закрылась, мать с фатой ко мне:
— Примерь-ка, Феодора!
Я засмеялась:
— Ну да! Поповская, что ли, у нас свадьба! Коля заругает. — И топчусь на высоких каблучках, первый раз в жизни надела, с отцом на толкучке специально купили для свадьбы, вот я и пробовала, выдержат ли каблучки, когда вприсядку пойду?
— Заругает — снимешь,— настаивала мать, а голос у нее такой жалобный, вот-вот слезу пустит.
Гости заодно с матерью:
— Уважь! Убудет тебя, что ль, если покрасуешься маленько, а мы полюбуемся!
Вырядилась я в фату и так сама себе понравилась, что от зеркала не могла оторваться,— пускай Коля меня такой увидит.
Ждем мы жениха, ждем, а его все нет и нет. Уж и наплясались вдоволь, и песни, какие знали, перепели. Надо мной подшучивать принялись: «Другую повстречал твой Колюня, покрасивше, да и переметнулся!» А я верчусь как юла заведенная, пою, танцую, перед зеркалом обезьянничаю — невеста ж* Такое раз в жизни бывает. Коля, друг мой сердечный, вот-вот заявится, а что запаздывает — работа у него такая, посередке не бросишь, придет. Ушел он от меня по ровной дорожке, по ровной и назад ко мне возвернется.
А не вернулся!!!
Убили его бандиты, среди бела дня всего пулями изрешетили... Не знаю, как мое сердчишко такое горе выдержало, не помню. Если б не Егор Васильевич... Был он Коле другом при жизни и после смерти верным остался, поддержал меня в трудную минуту, помогал. Ангелина, дитя мое, слушай мой наказ: случится что со мной — не забывай Егора Васильевича, не оставляй старика в одиночестве.
Глава первая
Он пришел рано утром.
Сегодня гостей полагалось принимать мне, и я поспешила на звонок. Соня побежала следом, на ходу развязала мой фартук, ловко стащила его через голову, не задев прически (ох уж эта моя парадная прическа — Сонина затея,— ношу ее на голове как кувшин с водой, резко повернуться боюсь).
— Скорее всего поздравительную телеграмму принесли,— сказала Соня. — Открой!
В приоткрытую дверь просунулась мужская рука с роскошным букетом розовых хризантем. Вспомнилось слово «кика» — солнце, так японцы называют этот цветок. Орден хризантемы красуется на их государственном гербе.
— Ах, какие чудесные цветы! — восхитилась я. — Большое спасибо!
Я распахнула дверь, чтобы пригласить человека в квартиру, но, увидев ненавистное лицо, обросшее рыжей бородой, с отвислыми усами, напоминающими мокрые мышиные хвосты, отпрянула. И словно бесшумно выстрелила в меня отраженная в зеркале солнечным зайчиком гигантская медная пряжка на брючном ремне.
— С днем рождения, Ангелина Нико.лаевна!