Чужой беды не бывает - страница 7

Тогда я решила, что врач из меня никудышный, окропила слезами свой белый халат, потом и улицу по дороге домой, а дойдя до угла, вдруг свернула и побежала к автобусной остановке — захотелось поплакать на Павлушином плече.

Он вышел на звонок в пестром ворсистом халате, с трубкой в зубах — старосветский помещик, и только.

— Какими судьбами? — Он явно обрадовался мне. Впуская в прихожую, извинился: — Сейчас переоденусь, не ждал.

— Переодеваться не обязательно,— сказала я. — Не задержу.

Павел, толкнув ладонью дверь, пропустил меня в комнату.

— Располагайся, займись чем-нибудь, я сейчас.

Меня удивил порядок, чистота, уютность в его холостяцкой квартире. Почему он до сих пор не женился?

Возможно, как и я, влюблен безнадежно? Моя любовь к нему не прошла, нет, я просто смирилась, ни на что больше не надеялась, мне было хорошо даже от того, что мы работаем вместе, что каждый день вижу его, слышу его голос.

Павел вернулся переодетым, не поленился повязать галстук, и рубашка со складками утюга, свежая. Это мне понравилось.

На столе появились чай, конфеты «Мишка на Севере», холодные котлеты и батон. Но прежде, чем все это появилось, стол был накрыт белой скатертью.

Веселое выражение лица Павла сменилось тревожновыжидающим.

— Что стряслось, Геля? Такой я тебя не знаю.

— Ты вообще не знаешь меня никакой. Возишься, помогаешь, втолковываешь, а я,., дурища, голова у меня бестолковая совершенно! — Я рассказала, что произошло со мной сегодня и что я пришла к нему попрощаться, а заодно посоветоваться, куда мне теперь идти, надо же где-то работать. Раз не получилось из меня врача...

Когда я выплакалась, Павел заставил меня умыться холодной водой, припудрить,нос:

— Это он от слез покраснел, какая ты смешная стала!

Меня это ничуть не обидело. Ничего теперь обидеть меня не могло, я себе цену знала — не способна ни на что путное, буду где-нибудь квитанции выписывать...

Когда я, умытая, вернулась из ванной комнаты, Павел за руку подвел меня к тахте, усадил, сам опустился рядом и сказал серьезно, сочувственно:

— Запомни: кто не пользуется своими духовными силами, того они покидают. А теперь послушай:

Победишь — своей победы напоказ не выставляй,

Победят — не огорчайся, запершись в дому, не плачь.

В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй,

Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.

Мне вспомнился наш институт, Павел в окружении студентов, его успехи, мои страдания, его равнодушие. Зачем я пришла сюда? Чем он может помочь мне? Очередным «разносом»? Рисуется, стихи читает, когда человеку жизнь невмоготу!

— Ритм, поняла? Ритм жизни,— говорил между тем Павел. — Это Архилох, древнегреческий поэт. Каков, а?

У меня снова хлынули слезы, не остановить.

— Ты слишком импульсивна, Геля, тратишь энергии больше, чем надо. Во всех случаях жизни полезно вспоминать спичку Станиславского. Помнишь, что он говорил по этому поводу? Без определенного усилия ее не зажжешь, переусердствуешь — сломаешь. Итак, надо тратить энергии ровно столько, сколько необходимо, а у тебя колоссальный перерасход! Врач из тебя выработается, уж ты поверь мне на слово, отличный: ты человек неравнодушный и доброты в тебе с избытком, а это в нашей профессии немаловажная деталь.

— Господи, как ты не понимаешь! Говоришь, говоришь, говоришь! А сам-то ты равнодушный, недобрый, дальше своего носа ничего не видишь! Человек любит тебя, жить без тебя не может, сил у него нет больше молчать, а ты... Посейдон с трезубцем!.. Угнездился на троне... Сердце рыбье, холодное...

Павел захохотал, вскочил с тахты, потянул меня за руку:

— Идем!

— Куда? — Я чего-то испугалась.

— Ты объяснилась мне в любви, сделала мне предложение, теперь нам остается поехать к твоей маме за благословением. Ну как?

— Ага... К маме обязательно... Она даст...

— Что? — Павел прикрыл верхнюю губу нижней, озорно подул на свои волосы.

— Благословение,— прошептала я, опустив голову.

...Мама посмс^рела на меня вопрошающе, в глазах ее стояли тысячи вопросов, но сна не задала ни одного, сказала только: «Тебе видней». И, обняв меня, заплакала. Потом она подошла к Павлу, приникла к его груди, маленькая, сухонькая. А он ласково, бережно гладил ее по седым волосам.