Цифровой журнал «Компьютерра» 2013 № 27 (180) - страница 4
Поговорим лучше о том самом «птичьем полете», который только и выводит «Unsere Mütter, unsere Väter» на новый уровень художественного осмысления действительности немецким искусством. Мотив создателей фильма очевиден — это попытка вывести нацию из затянувшегося сверх меры покаяния, которое давно уже напоминает коллективный невроз. Оно, конечно, понятно, что большинство народов на нашей планете с удовольствием продлили бы это прибитое состояние до бесконечности. Желательно — навечно. С учетом неуемной немецкой пассионарности такой вариант кажется гораздо спокойнее.
Это, однако, опасное заблуждение. Сотни миллиардов долларов уплаченных контрибуций, непрекращающееся уже более 60 лет посыпание головы пеплом, безоговорочное раскаяние (вплоть до добровольцев, регулярно отрабатывающих трудовую повинность в израильских кибуцах) довели немцев до очевидного коллективного невроза. Очевидно это по тому, с какой интенсивностью в последние годы немецкая молодежь стала радикализироваться (особенно на восточных землях). Думаю, что такое развитие событий гораздо хуже любой формы снятия коллективного невроза, пусть даже и в форме новой социальной мифологии.
В фильме «Unsere Mütter, unsere Väter» вектор внутреннего умиротворения нации выстраивается в ожидаемом направлении: Вторую мировую войну немцы развязали, защищая нацию от уничтожения. Не то чтобы так было на самом деле — создатели фильма все-таки вменяемые люди! — а просто немцев в этом убедили их правители. И немцы поверили: если не изгнать евреев из Германии и — главное — не уничтожить их оплот на Востоке, немцы погибнут. Оборонная идея и легла в основу энтузиазма, с которым немецкие солдаты двинулись на Москву, уверенные в том, что они освобождают территории, захваченные евреями-комиссарами. Представления о русских, при этом, не выходят за общепринятые в Европе клише своего времени: дикие, невоспитанные варвары, то ли порабощенные евреями-комиссарами, то ли спевшиеся с ними по доброму согласию.
И далее в «Unsere Mütter, unsere Väter» происходит удивительная метаморфоза. Казалось бы: вот создатели фильма придумали сублимационное оправдание для своих отцов и матерей (то, что это сублимация, сомнений нет никаких: один из эпизодических персонажей как бы между делом и с само собой разумеющейся интонацией говорит: «Какие красивые места! Скоро здесь будут немецкие деревни!»), и дальше сюжет пойдет по накатанной. Той накатанной, которая столь хорошо знакома по идеологизированному кино («Рядовой Райан», «Освобождение»): «наши» всегда такие хорошие и пушистые, а «враги» — плохие и кровожадные!
Ан нет: сюжет «Unsere Mütter, unsere Väter» развивается по неожиданному сценарию. Я, кстати, ума не приложу, какие шоры нужно натянуть на глаза, чтобы усмотреть в фильме апологетику Вермахта и клевету на советских людей (и поляков). Дело даже не в том, что события, воспроизведенные в «Unsere Mütter, unsere Väter», исторически безупречны и документированы. Дело в том, что вся идейная динамика картины обслуживает совершенно другую парадигму. Парадигма эта превосходна и в моем представлении является единственно верной для оценки Истории вообще и Второй мировой войны в частности. В «Unsere Mütter, unsere Väter» эта парадигма даже несколько раз озвучивается прямым текстом из уст героев: «Война пробуждает в людях все черное и плохое, что только в них находится» (передаю фразу по памяти).
И Великая Парадигма Войны начинает действовать: солдаты Вермахта, поначалу благодушно покупавшие у русских крестьян яйца за дойчемарки и искренне верящие в свою миссию освободителей, встречая яростное сопротивление, переходят к показательным акциям устрашения, вешают партизан, сжигают деревенские избы только потому, что те находятся на линии огня своей артиллерии. Русские солдаты, захватывая полевые госпитали врага, расстреливают раненых и насилуют медсестер. Польские партизаны никак не могут определиться, кого они ненавидят больше всего (после евреев, разумеется): русских или немцев.
Правдивость «Unsere Mütter, unsere Väter» в какой-то момент выходит на уровень обсессии: чего стоит эпизод, в котором одного из главных душегубов штурмбаннфюрера Дорна принимают на работу в новую администрацию американские оккупационные власти («Мой опыт пригодился» — «12 лет опыта пыток и убийств?» — «Я не могу помнить всех»). Мне, безусловно, ясно, что обижает простодушных и искренних польских и российских зрителей в «Unsere Mütter, unsere Väter». И обижаться — их право. Равно как и право немцев переосмыслить собственную историю в таком контексте, который позволит им выйти из убийственного невроза, не перекладывая вину на окружающих.