Цветок из Кирены - страница 10

— Я тоже, — перебила Луллу; она отлично знала, что я считаю.

С тем мы и вернулись в мотель вечером 12 марта 1969 года. Когда мы вошли в коттедж, Луллу свернула тяжелый матрас на моей кровати, а я расстелила на пружинной сетке промокательную бумагу, замирая от счастья, уложила на нее наш «сильфий» и накрыла его сверху другими листами той же бумаги. После чего Луллу осторожно развернула матрас.

Я считала, что проспала одну ночь на сильфии. Я больше этого не считаю.

В последующие дни мы рассматривали нашу проблему со всех возможных и невозможных точек зрения.

Ходили в юры, чтобы выяснить у пастухов, как они называют зонтичное растение, которым изобилует их чудесный край. Разумеется, словами объяснить мы не могли, наших познаний в арабском языке не хватало, чтобы сформулировать нужный вопрос. Поэтому мы просто показывали на растение пальцем, срывали стебель с несколькими листьями и подносили к лицу жертвы, которая в ужасе пятилась, говоря:

— Дриас.

Иногда, когда мы клали в наш «лендровер» или извлекали из него очередные экземпляры, нас окружали любопытные мальчишки и со смехом кричали:

— Дриас! Дриас!

Мы зашли в бар дорогого отеля, надеясь познакомиться с кем-нибудь, кто мог бы ответить на волнующие нас вопросы. В баре сидели ливийцы и пили пиво. Обменявшись английскими приветствиями и услышав вежливое: «Как поживаете? Добро пожаловать в Ливию!» — мы решили, что сейчас наконец-то все узнаем.

Что за растение дриас? Почему все так пугаются, когда мы показываем им сорванное соцветие или лист? Как называется дриас по латыни? Для чего его применяют?

Мы задаем вопросы по-английски. Ливийцы внимательно и терпеливо слушают. На них европейские костюмы, а ливиец, одетый по-европейски, как правило, занимает не последнее место в обществе и нередко владеет английским языком. И ведь они поздоровались с нами по-английски.

Увы, мы, как всегда, проявили чрезмерный оптимизм. Смуглые лица никак не реагировали, когда мы упоминали древний сильфий греков. Зато они явно оживлялись при слове «дриас». И когда мы наконец выдохлись, один из ливийцев покачал головой и сказал:

— Дриас — мищ кваис (Дриас — нехорошо).

Лаконично и не очень-то вразумительно… На том и кончилась наша беседа, но тут в бар вошли два молодца и с явным американским акцентом заказали пива. Луллу коршуном набросилась на них и в несколько минут выяснила, что они приехали из Соединенных Штатов, несколько месяцев как работают в Ливии учителями, а один из них жил некоторое время в Швеции, в гостеприимной семье в Бромма. Мы узнали также, что думают эти молодые люди о стране, в которой очутились, после чего сочли, что пора переходить к проблеме сильфия и дриаса.

К сожалению, и эта беседа не много нам дала. Ребята извинились: они преподают английский, а не ботанику, их познания о растительном мире равны плюс минус нулю.

Зато мы узнали от них, что недалеко от отеля есть совсем не плохой музей с предметами, раскопанными в Кирене, что в новой столице, Эль-Бейде, помещается министерство земледелия и там нам, наверное, смогут что-нибудь сказать, наконец, что в двадцати пяти километрах к востоку от Аполлонии живет помешанная англичанка, которая разводит на своем участке пчел, дружит с королем Идрисом I и к тому же разбирается в ботанике.

Мы решили начать с Эль-Бейды, так как нам пора было уже наведаться в крупный город, где есть банк и выбор продовольственных и промышленных товаров несколько шире, чем в Шахате. К тому же от Шаха-та до Эль-Бейды всего-навсего четырнадцать километров.

Хотя Триполи, лежащий примерно в тысяче километрах на запад от Эль-Бейды, во много раз больше и по-прежнему считается фактической столицей, правительство заседает в Эль-Бейде и все больше официальных учреждений перебирается в новый город.

На пути из Бенгази в Шахат мы проезжали Эль-Бейду, но тогда было темно; теперь нам предстояло по-настоящему узнать Белый город, как переводится его название.

Если северо-восточная дорога на Аполлонию одна из самых красивых в мире, то дорогу на Эль-Бейду я бы назвала одной из самых нудных и самых ухабистых на свете. Пыльная, разбитая, она пересекает напрямик ровное каменистое плато с редким кустарником и заброшенными итальянскими домиками, чей запущенный вид словно олицетворяет ненависть и презрение к бывшим захватчикам.