Цветок жизни. Книга изумрудная - страница 3
Я рассеянно побродил по большой гостиной комнате и не удержался, направился в свой громадный кабинет. Именно там я хранил картины Лилит де Монк
Вот они, все десять полотен. Плюс та самая, Смерть. Она уже доставлена и стоит, прижимаясь к стене, не желая выпускать свою боль и отчаяние.
Лилит писала только цветы и деревья. Фоном могло быть море, окно, луг. Но, всегда цветы и деревья. На первом плане. Крупно. Никогда в вазе или горшке, в корзине или букете. Все «живые».
Первая ее работа — ленои. Остров Мансо, она там была, похоже, славился цветком — бунгви. Большой, красный, кричащий. Он и стал символом курортного острова. Но душой, ароматом и настроением были неприметные ленои. Красивого тона. Сирень и голубизна мелких соцветий. Они просыпались к сумеркам и отдавали свой чудесный аромат Миру. Я помнил этот остров вот этим запахом и любил его, насколько запах вообще можно любить. Она их тоже заметила….
Моя любимая картина-цветок яблони. В оконный проем виден сад и яблоневый цвет, нежно розовый, запечатлен Лилит превосходно. Ей удалось поймать и отразить невесомость цвета. Яблони скоро роняют свои лепестки. Век их недолог. Время цветения коротко. Тем и дороги они мне. Ей, видимо, тоже.
Еще одна примечательная работа. Пион. Сочный, свекольно красный. Помню, как сердился, приметив эту ее картину. Почему? Сам не знаю. Но уверен, в момент, когда писала она этого красавца, была влюблена.
А дальше надлом… Резкий и кровавый. Ягоды бузины. Ядовитые и неприятные. Картина эта, пожалуй, самая агрессивная из всех ее работ. Лилит — гений.
Потом кривой, нераскрывшийся тюльпан. Желтый. Тревожный. После тюльпана был год молчания…и вот Смерть.
Я развернул картину и повесил ее на стену.
Орхидея. Сухие палочки стеблей-стволов. Последний цветок, темно- лиловый (цвет гангрены) со смятыми лепестками. Корни-черви и желтые лопухастые листья. Цветок умирал. Последний прямой лепесток прощался, зная о неизбежной своей кончине, ожидая Смерти, как избавления от агонии.
Я заметался по дому, не находя себе места. Все время возвращался к Смерти и смотрел, смотрел. Чего я там искал? Кто его знает. Но, нашел. На картине орхидея стояла на столе у окна. За стеклом дождь со снегом, но все же видны туманные очертания Собора Спаса-на-Крови!
Плёсков. Она в Плёскове? Кто она? Лилит? С чего я это решил? Может, она была там проездом? Может, решила отразить то, чего не было?
Я разумно принял коньяку и лег спать. Не усну- сойду с ума от неясной тревоги и…чего? Ожидания?
Утром ко мне заявился Антон. Кот мой бесовский. Даже не он мой, а я его. Здоровый, дымчато-серый битюг. С маленькими ушами, круглой мордой и оранжевыми глазами. Он мощным мявом велел кормить его, и я не отказал.
Антон не выносил на дух моего па и Косту (кстати, Косту мы в семье называем Стива, долгая история). При появлении одного из этих суперарэ, котяра мой выгибался дугой, шипел дико и царапал когтями пол. Не смешно, страшно!
Часом позже мы встретились со Стивой в спортивном зале. Я с детства занимался борьбой. Был неплох, но Стива- дистэто, профессионал. Мне было чему поучиться. Сам деверь-шурин, получил в моем лице неплохого спарринг-партнера и друга.
— Стива, у тебя было ощущение, что надо куда-то ломиться, а куда не понятно? — принц вытирался полотенцем после душа.
— Было. Когда вокруг фугасы рвутся. Нужно ломиться, а куда не понятно. Зарыты же, — солдатский ответ.
— Я не о том! Тревога. Неописуемая и не ясно откуда.
— Было. Когда Алена попала в ураган на Седзё и не смогла вылететь в Столицу.
Вот оно. Я волнуюсь за Лилит де Монк! Бред. Я ее не знаю. Мы незнакомы!
Я посидел, поругал себя мысленно и выдал Стиве неожиданное.
— Я еду в Плёсков, Стива, — видимо тон мой показался ему странным и выскочил из него верный друг.
— Мне поехать с тобой, Илька? — и больше никаких вопросов.
Скажи я ему «да», он соберется и поедет. Но я скажу ему «нет», потому, что не хочу объяснять, что сошел с ума и еду в Плёсков не пойми зачем.
— Нет.
— Звони, если что.
Затем мы плотно поели и направились в разные стороны. Стива- реформировать армию Империи, а я мотаться по Плёскову.