Цветы для профессора Плейшнера - страница 9

Политуправление Прикордонского военного округа приказывает:

1. Запретить сцену пьянства лейтенанта Кассио как клевету на офицерский состав.

2. Запретить сцену похищения генералом Отелло его сожительницы Дездемоны как клевету на моральный облик командного состава.

3. Запретить поручику Яго расистские высказывания в отношении старшего по званию как подрывающие дисциплину.

4. Сократить сцену шторма до 2–3 баллов, ветер южный, умеренный.

5. Крик Отелло «О!О!О!О!» сократить в четыре раза.

6. Сократить целиком образ девицы Бьянки как неверно ориентирующий личный состав.

7. Сократить реплику «В Алеппо турок бил венецианца» как неверно ориентирующую турок.

8. Заменить сцену потери Дездемоной платка на сцену потери ею карты укрепрайона.

9. Ввести в пьесу образ шпиона Джимкинса, крадущего у Дездемоны карту укрепрайона.

10. За большие успехи в личной жизни и в связи с днем народов Африки присвоить генералу Отелло звание маршала связи и поставить бюст героя в пустыне Сахара.

11. Сделать Отелло белым.

12. Присвоить имя Отелло миноносцу «Непоправимый», а самого переименовать в Отёлкина.

13. Запретить Отёлкину душить Дездемону. Душить шпиона Джимкинса, укравшего карту укрепрайона.

14. Наградить автора именными часами и обязать продолжить работу над пьесами, рассказывающими о нелегкой службе бойцов невидимого фронта.

Берется дятел.

Нумеруется и за связанные лапки прикручивается к ветке.

Рацион: три раза в день — сухари, на ночь — программа «Время». Обучение:

1 семестр: лекция по истории глухарей, разучивание сигнала «Воздушная тревога».

2 семестр: изучение биографий Чарльза Дарвина и Иосифа Кобзона.

3 семестр: спецкурс «Родная ветка — источник вдохновения».

4 семестр: отжимание, строевой шаг по ветке, пение в противогазе.

5 семестр: зачет по дятловедению.

Выпускные мероприятия: вручение диплома «соловей российский настоящий», распределение по деревьям, праздничный наркоз, танцы и битье морды окрестным воробьям.

В понедельник в Осло, Стокгольме и Копенгагене — 17 градусов тепла, в Брюсселе и Лондоне — 18, в Париже, Дублине и Праге — 19, в Антверпене — 20, в Софии, Женеве и Белграде — 21, в Бонне и Мадриде — 22, в Риме — 23, в Афинах — 24, в Стамбуле — 25, в деревне Гадюкино — дожди.

Во вторник в Европе сохранится солнечная погода, на Средиземноморье — виндсерфинг, в Швейцарских Альпах — фристайл, в деревне Гадюкино — дожди.

В среду еще лучше будет в Каннах, Гренобле и Люксембурге, совсем хорошо в Венеции, деревню Гадюкино смоет.

Московское время — 22 часа 5 минут. На «Маяке» — легкая музыка…

Я хотел бы писать, как Сименон. Сидеть, знаете ли, в скромном особнячке на берегу Женевского озера — и писать: «После работы комиссар любил пройтись по набережной Сен Лямур де Тужур до бульвара Крюшон де вермишель, чтобы распить в бистро флакон аперитива с двумя консьержами».

Благодарю вас, мадемуазель. (Это горничная принесла чашечку ароматного кофе, бесшумно поставила ее возле пишущей машинки и цок-цок-цок — удалилась на стройных ногах.)

О чем это я? Ах да. «За аперитивом в шумном парижском предместье комиссару думалось легче, чем в массивном здании министерства…»

Эх, как бы я писал на чистом французском языке!

А после обеда — прогулки по смеркающимся окрестностям Женевского озера, в одиночестве, с трубкой в крепких, не знающих «Беломорканала» зубах… Да, я хотел бы писать, как Сименон.

Но меня будит в шесть утра Гимн Советского Союза за стенкой, у соседей. Как я люблю его, особенно вот этот первый аккорд: «А-а-а-а-а-а-а-а-а!»

Я скатываюсь с кровати, обхватив руками башку, и высовываю ее в форточку. Запах, о существовании которого не подозревали ни Сименон, ни его коллеги по Пен-клубу, шибает мне в нос. Наш фосфатный завод больше, чем их Женевское озеро. Если в Женевском озере утопить всех, кто работает на фосфатном заводе, Швейцарию затопит к едрене фене.

Я горжусь этим.

Я всовываю башку обратно и бегу в ванную. С унитаза на меня глядит таракан. Если бы Сименон увидел этого таракана, он больше не написал бы ни строчки.