Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - страница 15

От этих слов Цзиньлянь так вся и вспыхнула, а потом побагровела до самых ушей.

— Дурак ты бестолковый! — указывая пальцем на У Чжи, напустилась она. — Что ты людям наговариваешь, меня позоришь? Да, верно, я головную повязку не ношу, но я мужчине не уступлю, на кулаке удержу — себя в обиду не дам. У меня по руке лошадь проскачет, по лицу человек пройдет — все вынесу. Я не из тех черепах, которых хоть насквозь проколи, крови не увидишь. С тех пор как я замужем за У Старшим, у меня в дом букашка не вползала, а ты говоришь — собака! Что ты ерунду-то городишь? Смотри, доиграешься! Камень — не мяч, подбросишь — себе в голову и угодишь.

— Если бы невестка навела в доме порядок, лучшего и желать не надо, — говорил, улыбаясь, У Сун. — Хорошо, когда слово с делом не расходится. Дурно, когда на уме одно, а на языке другое. Но я запомню ваши слова, невестка. А теперь выпейте чашу.

Цзиньлянь оттолкнула вино и стремглав бросилась вниз. Пробежав половину лестницы, она крикнула:

— Считаешь себя умным, а не знаешь, должно быть, что невестку старшего брата следует, как мать родную, почитать. С самой нашей свадьбы ни о каком девере не слыхала. Откуда только заявился такой родственничек?! Хозяина из себя строит, невестку позорит. Ишь, какие штучки выделывает!

И Цзиньлянь со слезами стала спускаться по лестнице.

О том же говорят и стихи:

Весь свой характер выказала Цзиньлянь. Братья между тем выпили по несколько чарок. Им не сиделось. Захмелев, они спустились вниз и расставались со слезами.

— Побыстрее приезжай, брат, — наказывал У Чжи.

— А ты бросай-ка совсем свою торговлю и сиди дома, — советовал перед уходом У Сун. — А на расходы денег я тебе с посыльным вышлю. Не забывай, что я тебе говорил.

У Чжи кивнул головой.

У Сун простился с братом и пошел к себе, собрал вещи и прихватил на всякий случай оружие. На другой день навьючил он золотом, серебром и подарками уездного правителя свою лошадь и отправился в столицу, но не о том пойдет речь.

Скажем только, что после разговора с У Суном дня четыре ругала мужа Цзиньлянь, а тот будто язык прикусил. Пусть, мол, ругается, буду делать, как брат велел. Продаст он, бывало, лепешек вполовину меньше прежнего и пораньше домой идет. Снимет короб, опустит занавеску, запрет дверь и сидит дома. Злило все это Цзиньлянь.

— Башка бестолковая! — ругалась она. — Я с обеда света белого не вижу, сидя взаперти. Уж соседи зубоскалят. Мы, говорят, от злых духов спасаемся. Должно быть, вдолбил тебе братец в голову всякую ерунду. Хоть перед людьми бы постыдился.

— Ну и пусть смеются, — отвечал У Чжи. — Брат верно говорит. Так меньше неприятностей.

— Тьфу, тварь ты ничтожная! — зарычала Цзиньлянь. — А еще мужчина. Нет, чтобы самому в доме распоряжаться, он по чужой указке живет.

— Ну и что ж! Брат верный совет дал.

Так с отъездом брата У Чжи стал раньше выходить, быстрее домой возвращаться и запирать двери. Сильно это злило Цзиньлянь. Не один раз она ругалась с мужем, но потом свыклась: к его приходу сама стала опускать занавески и запирать ворота. И муж был доволен. «Так-то лучше!» — приговаривал он про себя.

О том же говорят и стихи:

Как белый конь, мелькавший мимо расщелины, неслось солнце, как челноки в станке, сновали дни и месяцы. Наступила двенадцатая луна — пора цветения сливы-мэй. А потом дело пошло к лету.

И вот однажды, в третьей луне, когда было по-весеннему ярко и нарядно, Цзиньлянь приоделась по-праздничному и стала ждать ухода мужа. Как только он удалился, она встала у ворот, а потом, перед его возвращением, принялась опускать занавески. И надо ж было тому случиться! Говорят, не будь случая, не выйдет и сказа. И в делах сердечных, оказывается, не обходится без случайности. Так вот, взяла Цзиньлянь бамбуковый шест и только хотела опустить занавеску, как налетел ветер. Шест вырвало у нее из рук, и он угодил — надо ж тому статься! — прямо по голове прохожему.