Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - страница 28

Через некоторое время вино распалило их чувства настолько, что Симэнь, сгорая от желания, показал ей то самое, дал коснуться нежными пальчиками. Симэнь, надобно сказать, смолоду перебывал у многих красоток в переулках и аллеях. Воитель его не расставался с умащенной особыми составами серебряной подпругой, отчего обретал еще большую солидность, тверже стоял на ногах, являя грозный вид — лик, багровеющий в обрамлении черной бороды. Словом, молодец!

О том же говорят и стихи:

Вскоре и Цзиньлянь сняла одежды. Симэнь прильнул к ее прелестям — ничем не затененному, бело-ароматному, густо цветущему, пышно-нежному, розоватому с бахромою, упруго-связанному — тому, что любят тысячи, жаждут десятки тысяч и сами не ведая, что это такое.

О том же говорят и стихи:

С тех пор Цзиньлянь каждый день встречалась в чайной с Симэнем. Связало их сердца обоюдное чувство, прилепила как клеем, друг к другу любовь.

Исстари так повелось: добрая слава дома сидит, а дурная — за тысячу верст бежит. Не прошло и полмесяца, как про тайную связь Цзиньлянь и Симэня узнали все соседи. Только У Чжи оставался в неведении.

Да,

Тут наш рассказ раздваивается.

Расскажем теперь о пареньке по фамилии Цяо, который жил в том же уездном городе. Было ему лет шестнадцать. Поскольку родился он и вырос в округе Юнь, куда был отдан в солдаты его отец, мальчика стали звать Юньгэ — Юньский сынок. Жили они вдвоем со старым отцом. Юньгэ был малый смышленый, торговал свежими фруктами у кабачков, которых немало разместилось по соседству с управой. Частенько перепадало ему и от Симэня.

В тот день, о котором речь, Юньгэ раздобыл корзину первых груш и пошел искать Симэня. Один отменный болтун сказал ему:

— Юньгэ! Если он тебе нужен, скажу, куда надо идти — сразу найдешь.

— Скажи, говорливый дядя, — попросил пострел. — Эх, найти бы мне его, получил бы медяков тридцать, а то и пятьдесят старому батюшке на пропитание.

— Вот что я тебе скажу, — продолжал говорун. — Он с женой торговца лепешками У Старшего развлекается. Целыми днями на Лиловокаменной у старой Ван в чайной пропадает. Зайди утром, зайди вечером — все там сидит. Ты — малыш, и придешь, так тебе ничего не будет.

Поблагодарил Юньгэ болтуна, взял корзину и направился прямо на Лиловокаменную к старухе Ван. Она сидела на скамейке и сучила нитки. Юньгэ поставил корзину на землю и поклонился.

— Ты зачем пришел, Юньгэ? — спросила Ван.

— Его милость ищу. Может, медяков тридцать или полсотни заработаю старому батюшке на пропитание.

— Что еще за его милость?

— Того самого — известно кого.

— У каждого имя есть.

— Того, кто двойную фамилию носит,[135] — пояснил Юньгэ.

— Это кто ж такой?

— Шутить изволите, мамаша? Говорить хочу с его милостью господином Симэнем.

И Юньгэ направился было в чайную, но его задержала старуха.

— Ты куда, макака? В чужом доме есть приемная, но есть и внутренние покои!

— А я вот пойду и разыщу.

— Ах ты, обезьяний выродок! — заругалась старуха. — Какого тебе еще Симэня в моем доме понадобилось?

— Что ж, мамаша, думаешь все сама съесть, а со мной и крохами не желаешь поделиться, да? Что, я не понимаю, что ли?

— Да что ты, молокосос, понимаешь! — наступала Ван.

— Настоящая ты сводня, старая карга! Тебе бы капусту рубить да ни листика не уронить. А если я брату-лоточнику все расскажу, что тогда?