Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - страница 65
Не поддается описанию изящество этих прелестных служительниц Грушевого сада,[208] столь же пленительных, как одаренных.
Только поглядите:
Они в газовых платьях — белых, как снег. Гряды черных туч — восхитительны их прически. Алеют вишнями уста, нежнее персика и абрикоса ланиты. У каждой как ива гибкий стан, льют их сердца аромат орхидей. Дивное пение слух услаждает — то иволги, мнится, порхают в ветвях. Вот закружились в танце — то резвятся фениксы в цветах. Запели старинный напев — зазвучал он свободно, легко. Танцевали они, и месяц над теремом Циньским спустился пониже. Пели они, и над Чуским дворцом.[209] — остановили свой бег облака. Меняя голоса и ритм, играли, пели стройно, в лад. То яшмы легкий нежный звон вдруг замирал и шумные аккорды нарастали, то цитра — гуськом колки — начинала протяжную песню, и, четко выделяя каждый слог, такт отбивали кастаньеты[210]
После третьей чарки певицы умолкли, положили инструменты и, как ветки цветов, плавно покачиваясь, вышли вперед. Их расшитые пояса развевались на ветру. Когда они склонились в низком поклоне перед пирующими, Симэнь Цин кликнул слугу Дайаня, взял у него три конверта и наградил каждую двумя цянами[211] серебра. Певицы поблагодарили его и удалились.
— Как хорошо поют! Откуда такие девицы? — спросил Хуа Цзысюя Симэнь.
— До чего ж вы забывчивы, ваша милость! — тотчас же вставил Ин Боцзюэ, не дав хозяину и слова вымолвить. — Неужели не узнаете? На цитре играла У Иньэр — Серебряная из Крайней аллеи «кривых террас», нашего почтенного брата Хуа зазноба. Лютню перебирала Чжу Айай — Любимица, дочка Косматого Чжу, а на лютне играла Гуйцзе,[212] сестрица Ли Гуйцин, от мамаши Ли Третьей со Второй аллеи. Она же вашей супруге племянницей доводится,[213] а вы делаете вид, будто не знакомы.
— Шесть лет не видались, — засмеялся Симэнь, — вон какая выросла.
Подали вино. Расторопная Гуйцзе наполнила кубки, а потом нагнулась и шепнула несколько ласковых слов Симэню.
— А что поделывают твоя мамаша с сестрицей? — спросил он ее. — Почему не навестит дочь?
— Мамаше с прошлого года худо стало. Нога у нее отнялась. Без посторонней помощи ходить не может. А сестрицу Гуйцин гость с реки Хуай на полгода откупил. Так на постоялом дворе и живет. Даже дня на два, на три домой не отпускает. Кроме меня и дома никого нет. А я к знакомым господам хожу, когда петь позовут. Нелегко приходится. Я сама собиралась навестить тетушку, да все никак время не выкрою. А вы, ваша милость, тоже что-то давно к нам не заглядывали. Или дозволили бы тетушке навестить мамашу.
Покладистая, смышленая и бойкая на язык Ли Гуйцзе сразу приглянулась Симэнь Цину.
— Что ты скажешь, если я с близкими друзьями провожу тебя домой, а? — спросил он.
— Вы шутите, сударь, — отвечала Гуйцзе. — Видано ли, чтобы знатный да входил в дом ничтожного!
— Я не шучу. — Симэнь достал из рукава платок, зубочистку и коробку душистого чаю и протянул их Гуйцзе.
— А когда вы изволите прийти, сударь? — спросила она. — Я бы слугу загодя послала предупредить.
— Да как все разойдутся, так и пойдем.
Вскоре вино кончилось. Настала пора зажигать огни, а гостям расходиться. Симэнь попросил Ин Боцзюэ и Се Сида немного задержаться.
Сопровождая Гуйцзе, они верхами въехали в квартал кривых террас.
Да,
Симэнь Цин с друзьями сопроводил паланкин Гуйцзе до самых ворот, где их встретила Ли Гуйцин и ввела в залу. После взаимных приветствий пригласили хозяйку дома.