Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - страница 68

Выслушав послание, Гуйцзе вышла из-за стола и удалилась к себе в спальню. Там она упала на кровать и повернулась лицом к стене. Симэнь понял, что она сердится, и на клочки разорвал послание, потом на глазах у всех дал пинков Дайаню. Сколько он ни упрашивал, Гуйцзе не выходила. Тогда он сам вошел в спальню, обнял Гуйцзе и вывел ее к столу.

— Сейчас же забирай лошадь и ступай домой! — приказал он Дайаню. — Это негодница тебя прислала. Вот погоди, приду домой, до полусмерти изобью.

Дайань со слезами на глазах отбыл домой.

— Гуйцзе, не сердись! — упрашивал Симэнь. — Это моя пятая жена написала. Дело у нее какое-то, меня зовет. Чего тут особенного!

— Не слушай его, Гуйцзе, — подшучивал Чжу Жинянь. — Обманывает он тебя. Пань Пятая — это его новая певичка из другого дома. Красавица писаная. Не отпускай его.

— Чтоб тебя небо покарало, разбойник! — Симэнь ради смеха ударил Чжу Жиняня. — Твоими шутками недолго и человека угробить. Она и так сердится, а ты еще вздор несешь.

— А вы нечестно поступаете, — заметила Ли Гуйцин. — Если у вас дома есть с кем управляться, так сидели бы себе дома. К чему чужих девушек завлекать? А то не успели прийти, как другая требует.

— Справедливы ваши слова, барышня! — поддержал ее Ин Боцзюэ. — По-моему, — он обернулся к Симэню, — тебе не нужно уходить. Тогда и Гуйцзе сердиться перестанет, не так ли? А теперь, кто первый выйдет из себя, с того два ляна серебром, пусть всех угощает.

Опять повеселели гуляки. Одни болтали, другие смеялись, третьи играли на пальцах[221] или провозглашали тосты. Гуйцзе забыла про обиду, и Симэнь заключил ее в свои объятия. Они шутили и угощали друг друга вином.

Вскоре подали чай. На ярко-красном лаковом подносе выделялись семь белоснежных чашечек и ложки, напоминающие по форме листки абрикоса. Чай заварили с ростками бамбука, кунжутом и корицей. От него исходил такой сильный густой аромат, что его хоть горстями собирай. Когда гостей обнесли чаем, Ин Боцзюэ заметил:

— Я знаю романс на мотив «Обращенный к Сыну Неба»,[222] воспевающий как раз достоинства этого напитка:

— Ваша милость, — обратившись к Симэню, покатывался со смеху Се Сида, — вам при ваших-то расходах чего еще и желать! Небось, только и мечтаете, как бы хоть щепоточку такого чайку раздобыть, а? Итак, кто знает романс, пусть поет романс, а кто не знает, тому анекдот рассказать и пропустить чарочку в обществе Гуйцзе.

Первым взял слово Се Сида:

— Мостил каменщик двор в увеселительном заведении, а хозяйка попалась сущая скряга. Каменщик возьми да вложи незаметно кирпич в водосток. Полил дождь. Весь двор затопило. Всполошилась тогда хозяйка. Разыскала каменщика, накормила, вина поднесла, даже цянь серебра отвесила. Спусти, говорит, воду. Каменщик выпил, закусил, потом пошел и потихоньку вынул кирпич. Скоро воды как и не бывало. «Скажи, мастер, что за грех такой приключился?» — спрашивает хозяйка. А каменщик ей: «Да тот самый грешок, какой и за вашим братом водится. Если денег дашь, пойдет растекаться, а поскупишься — встанет и ни с места».

Анекдот задел Гуйцзе за живое.

— А теперь я вам расскажу, господа, — начала она. — Жил-был некто Сунь Бессмертный. Решил он устроить угощение, а приглашать друзей поручил тигру, который был у него в услужении. Тигр еще по дороге всех гостей поодиночке съел. Прождал Бессмертный до самого вечера. «Да ваш тигр всех гостей давно съел», — говорили ему. Явился тигр. «Где ж гости?» — спрашивает Бессмертный. А тигр человеческим голосом ответствует: «Да будет вам известно, наставник, я отродясь не ведал, как это людей приглашать, одно знал, как людей пожирать».

Шутка Гуйцзе задела за живое друзей Симэня.

— Мы, выходит, только твоего гостя объедаем, а сами медяка пожалеем на угощение, да? — возразил Ин Боцзюэ и тут же вырвал из прически серебряную уховертку весом в один цянь.