Дальние снега - страница 40

Но время шло, начальство гоняло Миклашевского из команды в команду, из гарнизона в гарнизон, равнодушно откладывало рапорты молодого офицера с просьбой отправить его в действующую армию.

Миклашевского посылали то на усмирение бунтующих мужиков, то в сыск корчемщиков, то конвоировать каторжников или, уже здесь, в Сибири, на ясачный сбор. Он научился утаивать часть прокормочных, отпущенных ссыльным, проездных. Мечтания затянула ряска обыденной службы, честолюбивый юношеский пыл сменился усталым равнодушием, где единственным развлечением стали попойки, игра в карты «по маленькой».

У начальства он числился исполнительным служакой — не более того. Смирившись со своим положением, капитан теперь желал только спокойной жизни, не хотел и боялся перемен. Поэтому он воспринял как очередную крупную неприятность сопровождение ссыльных до Березова, где ему предстояло служить приставом.

Первое время Миклашевский с хмурым любопытством присматривался к некогда знаменитому Меншикову, но в конце концов решил, что лучше быть относительно свободным капитаном, чем сваленным генералиссимусом, и утратил интерес к разжалованному светлейшему.

За селением Увацким погибла Тимуля.

Сержант Мисочка — круглолицый, широконосый, с выщербленным зубом впереди и глубоко сидящими глазами — с первого взгляда невзлюбил, неведомо за что, собачонку и с молчаливого, равнодушного согласия капитана издевался над ней. Тимуля отвечала сержанту неприязнью, то и дело рычала, собирая в складки голое тельце.

Мисочка заносил над ее головой сапог, будто собирался размозжить голову. На обычно, казалось бы, добродушном лице его оцепенело застывали глаза, а в уголках маленьких жестких губ запекалась слюна.

Тимуля под сапогом оскаливалась, беспомощно тявкала, а сержант довольно хохотал:

— Дрожишь, шкура!

Наконец ему надоело все это, и однажды он прикрикнул:

— Цыц, тварюга!

Тимуля продолжала нестрашно рычать.

Мисочка схватил ее за шиворот и приподнял, держа над водой. Собака забарахталась, пронзительно, будто прося о помощи, завизжала.

Мария побледнела:

— Не смей!

Сержант, издеваясь, сказал:

— Еще укусит, бешеная! — разжал пальцы, и Тимуля полетела в воду.

Собака судорожно, беспомощно засучила лапами и пошла ко дну.

Мария вскочила, крикнула:

— Что же ты сотворил, лиходей!

Мисочка усмехнулся с издевкой:

— Нашла, о чем жалковать. Оплошал я…

Миклашевский посмотрел на сержанта недовольно:

— Ты это тово… Ни к чему…

…Дощаники причаливали к замшелым стенам Кондинского монастыря, пустынной пристани Аспугль… На берегу Мартын разводил костры, отгоняя комарье.

Неподалеку от Березова дощаники тащили волоком, и Меншиковы барахтались в трясине, пахнущей гнилью. Под ногами обманно пружинил серо-зеленый мох, словно сползший со стволов пихты. Резко вскрикнула малиновка, долбил кору дятел, звал неведомо куда лебедь-кликун.

И снова вода, и наконец вдали проступил в жарком мареве Березов.

Городок этот, утыканный березами, пустил корни на левом берегу реки Северная Сосьва, впадающей в Обь, притулился к высокой горе. Вырос он на месте укрепленного зимовья, позже ставшего небольшой крепостцой, обнесенной деревянным палисадом с башнями по углам и пушками на них.

Со временем появились здесь звероловы, рыбаки, торговцы, приказчики из Тобольска, целовальники, взимающие ясак и пошлины. Построили в Березове хлебные и соболиные амбары, церковь, казармы, кабаки, избы для ямщиков и казаков.

И хотя глад да стужи исправно осаждали Березов, городок все же рос и теперь насчитывал дворов триста, местных жителей обоего пола более двух тысяч, а на его торг приходили из Тобольска обозы с холстом, пилами, топорами, медными котлами, сапогами из черной юфтовой кожи. За ведро водки выменивали несколько соболиных шкур.

Засыпал городок рано. Укладывались на сон вороны на березах, угомонялись скворцы. К восьми вечера не светилось ни одно окно. Разве только в кабаке Корепанова да в большой, рубленной из толстых лиственничных бревен избе воеводы Ивана Бобровского.

В этот час сидели у него за массивным дубовым столом гости. Окна были занавешены холстиной, чтобы не налетела мошкара на огонь сальных свечей в медных, позеленевших от времени шандалах.