Дальние снега - страница 44

Дети, ликуя, принесли победителя домой, и Александр даже прицепил ему на грудку орден из деревяшки — «За храбрость».

Первое время конвой не докучал ссыльным, понимая, что никуда они не денутся. Жили конвойные во флигеле, и по утрам Меншиков видел, как то коренастый крепыш сержант Мисочка, то худощавый, высокий сержант Зверев проводили с солдатами занятия.

— Слушай! — резко требовал Мисочка, и это Меншикову больше нравилось, чем тихая команда Зверева. — Клади мушкет на-рука!

И дальше с интервалами:

— Подвысь мушкет!

— Мушкет на краул!

— Мушкет перед себя!

— Мушкет к нога!

— Сыпь порох на полки!

— Скуси патрон!

— Взводи курки!

«Эх, чучела гороховые, — внутренне бушевал Меншиков, — да разве ж так команду выполняют, дохляки кургузые! Дать вам по зубам — сразу зашевелились бы». У него даже кулаки зачесались.

Иногда появлялся перед солдатами усатый капитан Миклашевский в артиллерийском шпенцире на меху и меховом картузе, действительно давал солдатам зуботычины, и Меншикову становилось веселее. «Ну, молодчага, справно службу несет. Молодчага». С конвоем все шло тихо и хорошо, пока не началась вражда между сержантами.

…Амвросий Мисочка нрава был неуемного. Может быть, отточила его таким солдатская служба в Тобольске, походы на башкир, калмыков да по ясак в дауры. Кровь и разбой сделали свое.

А сержант Онисим Зверев — полная противоположность: совестливый, людей обижать избегал. Был он ростом высок, сухощав, прямые русые волосы нависали над синими глазами.

Ему, как и Мисочке, — за тридцать. Мисочка из семьи дьячка, а отец Зверева, Дементий, — казенный крестьянин, жил еще с двумя сыновьями в деревне на Енисее, хлебопашествовал, добывал деготь из бересты. В недороды семья, сдав казне оброк, бедовала, терпела всекрайнейший голод, приходила в убожество. Когда Онисима забрили в рекруты, то братьев его сначала погнали работать без платы на рудник, потом — строить мосты. А Дементий по указу должен был платить оброк с бани, звериных ям, птичьих ловель. Поэтому Онисим большую часть своего жалования посылал отцу — может, сумеет поправить хозяйство.

…По натуре своей Онисим был деликатен и, когда однажды заметил, что Мисочка полез лапать Глафиру, а та — в слезы, наедине сказал ему:

— Совесть-то у тебя есть? Пошто девку обижаешь?

Мисочка хохотнул:

— А чаво? Гляди, еще и порушенную ампираторшу пошшупаю.

Зверев пропустил мимо ушей это обещание, пригрозил:

— Только попробуй еще Глашку обидеть, я те рыло поганое сворочу…

В Кондинском монастыре закупил Меншиков кирпич для фундамента и с артелью приступил к работе. Он сам с топором в руках отводил душу, не однажды благодарно вспоминая голландского корабельного мастера, что обучил плотницкому делу, в один час царю и ему выдал аттестаты.

Правда, в первое время Меншикову приходилось туго. За «сиятельные» годы он разучился даже одеваться, даже ходить — все обслуга да кареты. Но прошел месяц-другой, и если не возвратилась былая сноровка, то, по крайней мере, к рукам вернулась память и тело перестало болеть, как в первое время. Теперь ему работалось споро, только борода развевалась.

А по субботам наслаждался в мыльне. Мартын в сарае сложил из дикого камня печь, разжигал ее докрасна, в ведро с ледяной водой бросал раскаленные камни, вызывая пар, березовым веником сек что есть силы барина.

«Божией милостию Мы, Петр Вторый, император и самодержец Всероссийский и протчая, и протчая, и протчая, объявляем, дабы наши верные подданные молили всеблагого бога о нашем здравии, о благоуспешном царствовании…»

С него взяли клятву, что не станет никому мстить за отца, даже тем, кто подписывал смертный приговор Алексею.

На заседаниях Верховного тайного совета Петр, если ему было не лень, сидел теперь в кресле под балдахином. «Верховники», сохранив за собой власть, пытались выветривать петровский дух, резко ослабили заботу о флоте. Почти перестали строить новые корабли, многих флотских офицеров перевели в армию. Даже столицу с ее учреждениями перенесли в Москву, дабы превратить Питербурх в провинциальный город, а самим быть ближе к поместьям.